разговаривают со взрослыми. Особенно если они только что пообещали вести себя с этими взрослыми как леди. Или как джентльмены, не важно. Но что за ужасные вещи говорила миссис Тифтон? Надо бы сперва выяснить.
— Какие ужасные вещи?
— Про маму.
Это прозвучало как пощёчина. Вздрогнув, Розалинда оглянулась на тумбочку, где стояла мамина фотография. Мама, любимая мама. В тысячу, в миллион раз лучше какой-то миссис Тифтон.
— Да как она может?.. Что она вообще знает о нашей маме?
— Ничего. Я ей так и сказала.
— Правильно сделала.
— Значит, ты не сердишься, что я вышла из себя?
— Н-ну… — Розалинда колебалась.
— И про остальных она тоже наговорила кучу гадостей. Про меня сказала, что я нахалка и ищу, где бы напакостить, а Бетти — странная и ненормальный ребёнок, а ты бегаешь за Кегни, как влюблённая собачонка, и скоро парни перестанут с тобой церемониться, и тогда прости-прощай твоя невинность…
— Моя… — Это было хуже пощёчины. Розалинде показалось, будто на неё вылили ведро скользких вонючих помоев. Она отвернулась и бросилась лицом в подушку.
Скай опешила. Ну вот, опять. И кто её за язык тянул?
— Розалинда, прости, мне не надо было этого говорить…
— Нет. Хорошо, что сказала. Но теперь иди. Мне надо побыть одной.
— Но я…
— Иди.
Нельзя лежать так вечно, сказала себе Розалинда. И сама же ответила: можно. Сколько захочу, столько и буду лежать. Встану, только чтобы сесть в машину и ехать домой, в Камерон. Зато никого больше тут не увижу. И меня никто не увидит. И хорошо. Наверно, не одна только миссис Тифтон, а все, все догадались, какая я была дура. И тётя Черчи, и Гарри, и этот противный Декстер… И Кегни тоже?
Розалинда повернулась на другой бок. Она лежала так уже два часа — ничего не делала, только думала и думала всё об одном и том же. Когда мистер Пендервик зашёл пожелать ей спокойной ночи, она притворилась спящей, и он укрыл её одеялом и выключил свет. Она почувствовала себя предательницей: раньше она никогда не обманывала папу. Вот что любовь делает с людьми.
Любовь ли это? В последние недели Розалинда часто задавала себе этот вопрос. Мама Анны говорила, что любовь — это такое чувство, будто тебя переехал грузовик. Розалинда сейчас ощущала себя так скверно, будто её и правда переехали. Но всё же вряд ли это был грузовик, скорее мотоцикл. Да и неизвестно ещё, можно ли вообще любить человека, если он тебя не любит. И, главное, если ты с ним ни разу не целовалась. Анна уверяла, что нельзя. Хотя у Розалинды имелись сомнения на этот счёт. Можно ведь целоваться и не любить. Она же точно не любила Нейта Картмелла, когда он поцеловал её в день святого Валентина. Или Томми Гейгера, которого она сама чмокнула в щёку, проспорив Анне. Но всё это были эпизоды из далёкого детства — совсем, совсем не то, что целоваться с Кегни.
Целоваться с Кегни. Стоило Розалинде даже мысленно произнести эти слова, как голова у неё закружилась и кровь прилила к щекам. Нет, подумала она, так не годится. Так можно совсем превратиться в дурочку, у которой одни мальчики на уме. Она порывисто села и сказала себе: надо выйти на свежий воздух. Проветрить мозги.
Гулять ночью, втайне от всех, оказалось по-своему приятно. После дождя было сыро, и Розалинда перескакивала через высокую траву, чтобы не слишком промокнуть. С неба прямо на неё смотрела луна — прекрасная, загадочная, вечная. А какая-то жалкая миссис Тифтон, что она такое по сравнению с луной? Ничто. Розалинда покружилась на месте, будто снова на минуту стала юной и беззаботной. Ах, как хочется взглянуть в последний раз на Арундел-парк, прежде чем запереться опять у себя в спальне! Розалинда подбежала к изгороди, быстро проскочила через тоннель, пронеслась стрелой мимо мраморного громовержца — и неожиданно остановилась. В лунном свете ей показалось, что перед ней не знакомый парк, а волшебная страна, прекрасная и загадочная. Волшебная страна? Да что с ней сегодня такое? Только что кружилась волчком, а теперь ей уже и волшебные страны мерещатся, будто фантазёрке Джейн? Розалинда припустилась бежать во весь дух. Быстрее, ещё быстрее!.. Вот так! Меньше останется глупостей в голове.
Добежав до пруда, она без сил бросилась на большой камень, утёсом торчащий над водой, и откинулась на спину, чтобы лучше видеть небо — тысячи мерцающих звёзд. Интересно, размышляла она, а если бы рядом сидел Кегни и они бы вместе смотрели на звёзды, о чём бы они тогда говорили? О созвездиях? Розалинда проходила созвездия в четвёртом классе, но, кроме пояса Ориона, ничего сейчас не могла припомнить. А может, им и не понадобилось бы ни о чём говорить. Они бы просто держались за руки и…
Нарисованная воображением картинка неожиданно рассыпалась. Между лягушачьими руладами Розалинда уловила посторонний звук: кто-то тихо смеялся.
Кто там? Розалинда обернулась — и тут же пожалела, что её понесло в этот парк, к этому пруду. Лучше бы она ворочалась всю ночь на кровати в своей комнате. С той стороны пруда, прямо напротив её утёса, стояли двое, глядя друг на друга. Минуту назад их там не было. Пусть они уйдут! — взмолилась Розалинда. Но они не уходили. По-прежнему стояли и смотрели, глаза в глаза: больше их ничего не интересовало. Пусть тогда этот парень в бейсболке будет не он, а кто-нибудь другой, подумала Розалинда, — хотя было ясно, что раз это уже он, то никем другим он оказаться не может. Девушку с длинными рыжими волосами она никогда раньше не видела и надеялась никогда больше не увидеть.
Ничего, сказала себе Розалинда, я выдержу. Главное, чтобы он не начал её целовать.
Он начал её целовать.
И тогда Розалинда почувствовала, что грузовик её переехал. Ей надо было срочно, сейчас же выбираться отсюда. Прочь, прочь, к себе в комнату, под одеяло, немедленно! Без единого звука, почти не дыша, понемножку, по сантиметрику, она отползала от края утёса назад. Поздно!.. Двое перестали целоваться. Сейчас они повернутся лицом к пруду, а тут, прямо у них перед носом, сидит она, вся залитая лунным светом, — как гигантский белый паук, пришпиленный булавкой к верхушке утёса. Надо успеть что-то сделать. Если они её увидят — всё, жизнь кончена. Попробовать соскользнуть вниз, к самой воде? Может, гам они её не заметят? Так, хорошо. Пока не заметили. Ещё чуть-чуть, и ещё…
— Ай! — вскрикнула Розалинда, теряя равновесие. Послышался громкий всплеск, и тёмная вода сомкнулась над ней.
— Как она, жива? — Голос был незнакомый, молодой, женский.
— Кажется, ударилась головой о камень, когда падала. Ей сейчас нужно тепло. — А этот голос Розалинда знала. Он принадлежал тому, чьё имя она предпочла бы сейчас забыть. Насовсем. Она почувствовала, как её накрывают чем-то сухим и тёплым, и заодно поняла, что она лежит на земле, промокшая и продрогшая насквозь, и голова у неё раскалывается.
— Кто она такая, не знаешь? — спросила девушка.
— Это Розалинда, старшая из четырёх сестёр — ну, я тебе рассказывал. Слушай, её прямо трясёт.
— А она ничего, симпатичная, правда?
Не знаю, она же ещё ребёнок. Послушай, побудь с ней несколько минут, а? Я пока сбегаю за её отцом.
Розалинда застонала и пошевелилась. Она хотела попросить, чтобы они не беспокоили папу, но вместо этого почему-то произнесла:
— Офелия, довольно вкруг тебя воды, чтоб доливать её слезами…[18]
