окинула его беглым, внимательным, вопрошающим взглядом, отвернулась, машинально поправила волосы. — Я вся растрепалась, — сказала она рассеянно. «Чудесное место, чудесное место!..» — механически повторял он про себя. Они вошли в лес — она впереди, он сзади, — и теплый серый пахучий сумрак старого, нагревшегося за день бора сомкнулся вокруг них. Андрей видел перед собой ее небольшую плотную фигурку, ее статные ножки в красных туфельках, ступавшие по хвойной осыпи, поникшую голову. Он порывался окликнуть ее, остановить, но немота сковала его, в горле было сухо, и он безмолвно шагал, спотыкаясь о корни, торчавшие из земли. Варя не оборачивалась. «Что же он? — спрашивала себя она. — Хотя бы сказал что-нибудь… хорошее, что-нибудь, хотя бы объяснился…» В лесу огромном, не шевелившемся, царило глухое молчание, лишь их одинокие шаги и шуршали в жутковатой тишине. Не выдержав, Варя оглянулась, и ее поразило лицо Андрея, белевшее сзади, — мученическое, через силу улыбающееся, ставшее вдруг некрасивым. Сердце ее сжалось от любви и жалости: напряженность этого чувства, вызванного ею, этой мольбы точно обезволила ее. Варя почувствовала себя и старше Андрея и беспомощной перед ним; зажмурившись, она повернулась к нему всем телом, опустила, как в горе, руки. И он стал торопливо целовать ее в открытые губы, в щеки, больно сдавил ее плечи. Целуясь и хватаясь за руки, они, как будто борясь, сделали еще несколько неловких шагов. — Варя! — только и выговорил он. — Варя!.. Я… я люблю вас!.. Она села, почти повалилась на сухую хвою. И в мыслях у нее пронеслось: «Теперь уж он не поверит, что я порядочная… И пускай, пускай!..» — обреченно подумала она. И с силой сама обняла его юношески тонкую шею. Потом они, тесно обнявшись, сидели вдвоем в этом огромном, как собор, темном лесу; солнце погасло; редкие звезды игольчато мерцали на своей непомерной высоте сквозь мохнатые ветви. Тишина стояла такая, точно все вокруг прекратилось, перестало жить, и билось только два их сердца — два сердца!.. Варя робко, влюбленно вглядывалась в затененное лицо Андрея; она сняла теперь платье, чтобы не помялось, повесила на ветку; в сером сумраке блестели, как облитые, ее белые, теплые плечи. И Андрей напрасно старался найти в своем опустошенном мозгу какие-то необходимые слова. «Милая, милая, милая!..» — повторял он, потрясенный этой близостью, испуганный, блаженный. И они опять начинали целоваться…Когда они прибежали к своей лодке, наступила уже ночь, взошла луна, и песок на берегу был белым, меловым. В распоряжении у Андрея осталось меньше получаса, чтобы вернуться в казарму до отбоя — в срок, указанный в его увольнительной. И на всю длинную дорогу: сперва по реке, потом через парк, далее в двух автобусах с пересадкой — этого явно не хватало… — Что же тебе будет, Андрюша? — спрашивала Варя, помогая ему сталкивать «Сатурн» в воду. — Ой, как же это мы?! Он вспомнил, что на завтра у них в полку назначен строевой смотр, что приедет большое начальство, что начинается инспекторская проверка, и его точно оглушило. — Ничего, не волнуйся, — бормотал Андрей. — Ничего, ничего, обойдется! Он без толку суетился, подбегал к лодке с одного бока, с другого. Взявшись за весла, он даже запел:
Но тут же умолк… Грести на обратном пути ему пришлось против течения, и Варя видела: он выбивался из сил на этой ночной реке, катившей навстречу свою тяжелую, сонную волну. Сознавая себя почему-то главной виновницей, она просила: — Дай сменю, Андрюшечка! Ну, позволь мне… Он срывающимся голосом отзывался: — Сиди, ничего… ничего! В конце концов он перестал отвечать… Варя переползла ближе и отерла платочком, как больному, его подбородок, лоб, губы, усыпанные бисеринками пота. — Посадят тебя, нет? — допытывалась она, мучаясь тревогой. — Ой, глупая я, беспечная! Совершенно мокрый, с натертыми до крови, саднящими ладонями, Андрей вышел на мостки лодочной пристани. И Варя содрогнулась от боли за него. — Прости меня, Андрюшечка, родименький! — взмолилась она. — Это же мне надо было за часами следить! — Чепуха какая! Ничего тебе не надо было… И вообще, не волнуйся, — ободрял ее он. По обезлюдевшему парку они мчались молча, взявшись за руки; Варя скинула свои туфельки на высоких каблучках и бежала босиком… Как, однако, ни спешили они, часы на остановке автобусов, у входа в парк, показывали без двадцати минут двенадцать. И это означало, что Андрей уже опоздал на сорок минут. В полупустом автобусе они сели на самые задние места — из инстинктивного желания быть менее заметными. Здесь, в городе, они опять стали теми же, кем и были в действительности: оп — всего лишь солдатом-первогодком, опаздывающим из увольнительной, а она — официанткой из кафе «Чайка», бессильной чем-нибудь ему помочь. Он взял Варю за руку, но поминутно отворачивался, смотрел в окно: долго ли еще ехать? И теперь она свободной рукой поглаживала его горячие, в твердых мозолях пальцы. — Обойдется! — храбрясь, сказал он. — Не так страшен черт, как его малюют. И, забывшись, с такой силой стиснул Варины пальцы, что она едва не вскрикнула. Было четверть первого, когда они вышли из автобуса, чтобы Андрей мог пересесть на пригородную линию. Он очень боялся, что не поспеет, так как последняя машина отправлялась в рейс в двенадцать. К счастью, сегодня она задержалась. Андрей еще с подножки автобуса увидел ее, готовую к отправлению. И, страшно торопясь, он на ходу попрощался с Варей. — Поезжай домой!.. Не забывай, Варя!.. Я не забуду… — Он был в полном смятении, и нежные слова замирали на его губах. — В общем, мы увидимся… В общем я тебе напишу… — Беги же, беги! — Она толкала его. — Позвони мне… по возможности… Андрюшечка! — Я позвоню! — пообещал он. Тут пригородный автобус тронулся, и он со всех йог рванулся за ним. Машина сразу взяла большую скорость, но он настиг ее и прыгнул, выбросив вперед руки, чтобы ухватиться за поручень. Это ему удалось, и он повис, ухватившись одной рукой за металлическую скобу, отыскивая ногами точку опоры. В то же мгновение автобус тряхнуло на выбоине, он больно ударился плечом о железную обшивку и, сорвавшись, полетел вниз на мостовую… Варя видела это. С отчаянным криком, точно это не он, а она разбилась о камни, она ринулась к нему.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
1
Парусов, в генеральском, сине-зеленом, обшитом золотыми лавровыми листьями мундире, прохаживался, заложив руки за спину, по перрону станции. Дойдя до конца асфальтовой полосы, он поворачивал обратно, взглядывая бегло на часы, висевшие над входом в здание вокзала. И нарочито медленно, стараясь не выдать своей нетерпеливой досады, шел до противоположного конца. Ему казалось, что и стрелок железнодорожной охраны, почтительно издали посматривавший на него, и носильщики в белых фартуках, поспешно уступавшие дорогу, и старик садовник в полосатой тельняшке, поливавший из лейки цветы в палисаднике, — все они недоумевают: что, собственно, заставляет его здесь прогуливаться? И он со строгим выражением смотрел прямо перед собой. Чтобы встретить прибывавшего сегодня командующего войсками генерал-полковника Меркулова, Парусов поднялся с постели в шесть утра и приехал на вокзал ровно за пять минут до того, как поезд должен был прийти по расписанию. Но
