очень пугливыми и осторожными. Вот почему нам и пришлось так далеко забираться в глубь страны в надежде, что всё-таки удастся их повидать. Неужели наши усилия окажутся напрасными?
Вот уже несколько дней мне почему-то больно садиться — может быть фурункул? Но всё это время я не раздевался и поэтому не имел случая посмотреть, в чём там дело… А кроме того, у меня ещё и гвоздь в сапоге объявился — колет проклятый всю дорогу! Но останавливаться я не хочу — мы ведь решили ещё до обеда добраться до реки Бандама.
Один из наших чёрных спутников хватает меня за руку и указывает на высокое сухое дерево на краю рощицы. Обезьяны!
В бинокль мне их отлично видно. Это две белобородые обезьяны колобусы — очень редкий вид, находящийся под охраной. Ни в одном европейском зоопарке их не увидишь. Вид у этих животных всегда степенный и достойный (по манере держаться), у них длинный хвост и лицо, окаймлённое белой шерстью. На руках у них отсутствует большой палец; это травоядные животные с огромным, как у коровы, желудком, необходимым для переваривания обильной растительной пищи. И чтобы организм мог лучше усваивать малопитательные и волокнистые растительные корма, обезьяны эти подолгу сидят неподвижно, спокойно переваривая пищу. Отсюда их степенный и важный вид. Ведь важничанье зачастую зависит не от того, что в голове, а от того, чем набит желудок (кстати, не только у животных…).
А мы топаем дальше но степи, молчаливые и потные. Мы торопимся. Мы почти бежим. Я иду, а в голове у меня всё вертится история, рассказанная мне неким господином Гербертом, у которого мы гостили несколько дней назад. Этот Герберт — владелец собственной фактории, тем не менее ещё два года назад был управляющим на кофейной плантации, расположенной в глухом и диком месте, в двадцати пяти километрах от ближайшего населённого пункта. Занимался он тем, что сводил всё новые и новые леса под плантации, и по восемь месяцев ему не приходилось видеть ми одного белого человека. Два чёрных охотника ежедневно «делали мясо», что означало: отстреливали в округе диких животных для пропитания работающих па плантации людей. Вот что он мне поведал.
«Патрон», работодатель Герберта, отправляя его на плантацию, посоветовал ему не давать чёрным охотникам в руки крупнокалиберных ружей. Пусть стреляют только в птиц, обезьян, антилоп и подобных мелких животных. Но однажды к Герберту явились местные жители, умоляя о помощи — спасти их от нашествия бегемотов: толстокожие топчут и уничтожают их посадки. Один из чёрных охотников, очень старательный и отважный парень, три дня подряд ходил за Гербертом по пятам, уговаривая и упрашивая дать ему крупнокалиберное ружьё, чтобы он мог сразиться с бегемотами. Наконец Герберт сдался ладно уж, бери.
На другое же утро прибежал человек с тревожным сообщением: из леса раздаются вопли охотника о спасении!
Герберт с шестью провожатыми бросился в лес. Он захватил крупнокалиберное ружьё, а второе дал своему первому помощнику. До них доносились уже не вопли, а только стоны, и, следуя этим душераздирающим звукам, они вскоре добрались до места происшествия. Им предстала чудовищная картина: несчастный охотник лежал на земле со вспоротым животом, из которого вывалились наружу внутренности, и всё это было усеяно мухами… Тучами мух! Человек был уже без сознания, но ещё дышал прерывисто и хрипло. Время от времени из его груди вырывался протяжный стой. Пока его провожатые сооружали носилки, Герберт обшаривал окружающий кустарник в поисках ружья, которое накануне дал несчастному, и вскоре обнаружил его недалеко от места происшествия. Но когда он нагнулся, что бы его поднять, то в десяти шагах от себя увидел бегемота, злобно уставившегося на него… В крайнем возбуждении он выстрелил, промахнулся, но животное не пошевельнулось. Тогда он выстрелил по нему ещё трижды, выждал несколько минут и затем осторожно приблизился: бегемот был давно мёртв — в пасти у него уже ползали черви.
Герберт не был охотником. Поэтому легко представить себе его испуг, когда, обернувшись, он увидел позади себя в кустах голову другого бегемота! Он снова выстрелил и снова напрасно: второй бегемот тоже был мёртв. Впоследствии удалось выяснить, что здесь произошло. Охотник ранил бегемота-самца, и тот замертво упал на месте, где его настигла пуля. Самку же он ранил только в спину. Она вернулась и нанесла обидчику страшный удар клыком, вспоров ему при этом живот. Однако после этого она тоже далеко не ушла: свалилась замертво.
У людей Герберта не было с собой перевязочных материалов, поэтому они просто запихали вывалившиеся внутренности назад в брюшную полость, затянули лианами, положили раненого на наскоро изготовленные носилки и принесли в лагерь. Там они разорвали несколько простынёй на бинты и, перевязав несчастного, так и не пришедшего в сознание, понесли в ближайшее поселение, где имелся врач. Но донести его туда живым им не удалось: он скончался ещё по дороге.
Недалеко от места, где лежали убитые бегемоты, бегал детёныш. Герберту со своими людьми удалось изловить его и привезти на плантацию. Его даже пытались выкормить молоком. Но молока было мало, и спустя два дня детёныш умер. А туши взрослых бегемотов притащили в лагерь африканских рабочих. Сделать это было совсем не просто: пришлось вырубать в лесу специальный проход, на что потребовалось целых три дня. Так что к моменту, когда мясо поступило в распоряжение рабочих, от него уже воняло так, что запах доносился аж до дома Герберта, находящегося в двух километрах от лагеря. Тем не менее африканцы ели его в течение почти двух недель. А вдова охотника с тремя детьми получила от «патрона» 200 франков (что па сегодня соответствует пяти маркам)…
Что же касается Герберта, между прочим выходца из Германии, то у него всё, как говорится, «о'кей». Дела его идут хорошо, он удачно женился па мулатке — дочери европейца и африканки. Зовут её Луиза. Она хороша собой, воспитанна, получила образование в миссионерской школе. Отличная хозяйка и весьма деятельно принимает участие во всех делах мужа. Преимущество её перед европейскими жёнами заключается в том, что она говорит на нескольких языках местных племён. Очень удачная жена, ничего не скажешь!
Вот так я иду и размышляю на все эти темы, стараясь не замечать изнуряющей жары, боли от вероятного фурункула и гвоздя в сапоге… Но терпение моё на исходе.
Наконец проводник кричит: «Бандама!» — и указывает рукой на полосу леса впереди. Слава тебе господи, добрались. Вот она, широкая река, отвесные берега которой обрамляет узкая полоса леса и кустарника. Однако мы не идём к ней напрямик — тут нет прохода, поэтому вынуждены идти дальше, вдоль прибрежной полосы леса, в каких-нибудь тридцати метрах от неё, всё по той же голой, знойной степи. Вот кошмар! Проходят ещё томительные полчаса, и мы наталкиваемся наконец на тропинку, ведущую к воде. Наш проводник останавливается, указывает на неё и произносит:
— Нию-сю!
На языке бауле это означает «речной слои». По-немецки это животное называется «речная лошадь» (Fluflpferd). Оба названия весьма неудачны, потому что бегемот отнюдь не родия ни слону, ни лошади. Это скорее родич свиньи.
Тропинка, на которой мы стоим, действительно протоптана не людьми, а бегемотами. Она ведёт от самого берега, напрямик, через прибрежный лесок в степь. Примерно через 80 метров она разветвляется, и оба её конца теряются где-то вдали. В одном месте трава сильно помята: здесь животные недавно отдыхали. Мы идём по «бегемочьей» тропе к реке. Внезапно она резко обрывается и спускается по почти вертикальному пятнадцатиметровому обрыву вниз, к воде. Тропа втоптана в почву так глубоко, что образовалось нечто вроде узкой ложбины. Какое бессчётное число поколений бегемотов протоптало её здесь за многие столетия! Трудно даже представить себе, как эдакие махины, весом в 20–30 центнеров, могут спускаться и взбираться по такой крутизне! Тут и там тропу пересекают толстые корни деревьев, возвышаясь над ней иногда до полуметра, и тогда их приходится перешагивать. Там, где дорога ведёт резко вниз, в каменистую почву «врезаны» как бы короткие ступеньки: их тоже пробили бегемоты своими мощными ногами, снабжёнными копытами. В узком, тесном проходе бегемотам приходится ставить ноги близко одну возле другой, и поэтому на дне тропы отчётливо видны две широкие колеи с узкой перемычкой посередине.
— Да они же прямо настоящие скалолазы — эти бегемоты! — думал я в то время, как неуклюже спускался по их отвесной троне. Тут-то мне впервые и пришла в голову мысль, что мы можем у себя в зоопарке значительно увеличить объём бассейна для бегемота, упразднив широкие ступени, ведущие в воду. Спуск можно сделать гораздо круче, а ступени — короче.
