римское общество впервые серьезно задумалось о сущности института рабовладения.
175
«Это единственное несмываемое пятно на памяти Брута», — сетует в этой связи неподражаемый Плутарх. Естественно, ведь речь шла о греческих городах. Впрочем, мы попытаемся смыть «пятно» с памяти Брута, напомнив, что ни Фессалоники, ни Лакедемон никогда не подвергались разграблению по той простой причине, что республиканцы проиграли войну. К тому же еще неизвестно, выполнил бы Брут в случае победы данное воинам обещание или нашел бы другой, более пристойный способ отблагодарить их.
176
Аппиан, правда, утверждает, что Брут все-таки получил послание Мурка и знал об одержанной им победе. Если бы это было так, Брут имел бы весомый аргумент в споре со своими заместителями и ему наверняка удалось бы убедить их в необходимости отложить битву.
177
Аполлон в переводе с греческого означает «разрушитель». Другое его имя, Фобос, переводится как «ужас». (Аполлон — букв, «губящий издалека», однако, видимо, имя это негреческое и этимология дана по созвучию. Слово Phoebos означает «Светоносный». Это уже греческое имя бога. Автор путает его со словом phobos — страх. —
178
Ни один античный историк не приводит текста речи Брута, произнесенной перед началом второй битвы при Филиппах. Это не значит, конечно, что Брут нарушил обычай и не стал ее произносить. Возможно, отсутствие ссылок на это выступление объясняется тем, что многие историки путали между собой оба сражения, разыгравшиеся в октябре 42 г.
179
Автор этих строк, цитируемых Дионом Кассием, неизвестен. Профессор Неродо полагает, что строки взяты из трагедии греческого драматурга Еврипида «Геракл».
180
Любопытно, но ровно через десять лет «виновник бед и скорбей» Брута Марк Антоний, оказавшись в гораздо худшем положении, неожиданно вспомнит эти же строки Еврипида.
181
Во всяком случае, именно так описывает последние часы жизни Брута Дион Кассий, у которого имелось под руками больше, чем у Плутарха, источников. По всей видимости, он опирался на «Мемуары» непосредственного участника событий Волумния, а также на воспоминания Мессалы, который встречался и говорил о них со Стратоном.
182
Аппиан утверждает, что спаслись четыре легиона республиканцев, но нам это кажется невероятным. Если бы это было так, они обязательно продолжили бы бой. Располагая четырьмя легионами и зная, что значительная часть остальных пятнадцати успела разбежаться, Брут ни за что на свете не отказался бы от дальнейшей борьбы. Гораздо более достоверным выглядит свидетельство опиравшегося на рассказы очевидцев Плутарха, который утверждает, что вместе с Брутом спаслась лишь горстка друзей.
183
Гораций впоследствии сам без тени смущения рассказывал, как, поддавшись всеобщей панике, бросил оружие и бежал с поля боя. Обретя затем протекцию Октавия, ставшего Августом, он, как известно, сделал блестящую литературную карьеру, для которой явно был приспособлен лучше, чем для военных подвигов.
184
Маловероятно, чтобы этим храбрецом оказался тот самый философ Статиллий, который так перепугался, когда ему предложили принять участие в заговоре против Цезаря. Хотя точными сведениями на этот счет мы не располагаем.
185
Именно это случилось с Катоном. И такой же мукой сопровождалось самоубийство Марка Антония.
186
Антонию не пришлось пожалеть об этом. Луцилий и в самом деле стал его верным другом и один из немногих пошел за ним до конца, не бросив его после поражения под Актием.
187
Оба они остались в живых. Стратона взял под свою защиту Мессала, несколько лет спустя представивший его Октавию. Грек никогда не скрывал ни своей былой дружбы с вождем республиканцев, ни того, что оставался рядом с Брутом до последних мгновений его жизни. Однажды Октавий спросил его, почему, много лет считая его врагом, он впоследствии переменил свое мнение. Стратон ответил: «Цезарь, я всегда принимаю сторону лучшего и справедливейшего из вождей».
188
Одному из пленных, просившему, нет, не о пощаде, но о достойном погребении, Октавий ответил: «Не беспокойся, о тебе позаботятся стервятники!»
189
Следует добавить, что Антоний, узнав об этом, приказал казнить нечестивца.
190
Профессор Каркопино придерживается обратного мнения, однако большинство приводимых им аргументов касаются не самого Брута, а его матери и сестер, да и те вызывают серьезные возражения.
