Что бы ни стала рассказывать Сара, Лотти, несомненно, замолчала бы и заслушалась; но эта история увлекла ее больше других. Она пододвинулась к Саре поближе и жадно ловила каждое слово. Но вот Сара смолкла — ах, зачем она смолкла?! Стоило Саре замолчать, как губы у Лотти снова задрожали.
— Я хочу туда! — закричала она. — В этой школе… у меня нет ма-а-мы!
Сара увидела, что дело снова принимает опасный оборот, и вышла из забытья. Она взяла Лотти за руку и с улыбкой прижала ее к себе.
— Я буду твоей мамой, — сказала она. — Давай играть, будто ты моя дочка. А Эмили будет твоей сестренкой.
Лотти заулыбалась.
— Правда? — спросила она.
— Да, — подтвердила Сара и вскочила. — Давай пойдем и ей скажем об этом. А потом я тебя умою и расчешу тебе волосы.
Лотти весело согласилась и побежала за Сарой наверх, совершенно забыв о том, что причиной разыгравшейся в гостиной трагедии было то, что она отказывалась умыться и причесаться перед обедом (из-за чего и была призвана на помощь мисс Минчин, чтобы она употребила свой авторитет).
С этого дня Сара стала «приемной мамой» Лотти.
ГЛАВА 5
Бекки
Источником необычайного влияния, которое имела на учениц Сара, было то, что она чудесно рассказывала сказки, — в ее устах все, что бы она ни рассказывала, превращалось в сказку. Этот дар способствовал ее популярности гораздо больше, чем окружавшая ее роскошь и то «особое положение», на котором она жила, — хотя и вызывал зависть Лавинии и некоторых других девочек, не умевших в то же время устоять против его чарующей силы.
Все, кому довелось учиться в школе, в которой была такая рассказчица, знают, какое это чудо, как за нею ходят и шепотом просят рассказать что-нибудь, как собираются вокруг рассказчицы немногие счастливицы, в то время как непосвященные бродят неподалеку в надежде, что и им разрешат подойти и послушать. Сара не только умела, но и любила рассказывать сказки и всякие удивительные истории. Когда, стоя в окружении воспитанниц, она начинала фантазировать, ее зеленые глаза широко раскрывались и сияли, щеки разгорались, и она принималась, сама того не сознавая, изображать тех, о ком рассказывала; голос ее то взмывал вверх, то падал, стройная фигурка склонялась, раскачивалась, руки выразительно жестикулировали — все это просто завораживало слушателей, а подчас даже внушало им ужас. Она забывала, что ее слушают дети; она видела волшебниц, королей, королев и прекрасных дам и жила их жизнью. Порой, закончив рассказ, она просто задыхалась от волнения и, прижав руку к груди, тихонько смеялась над собой.
— Когда я рассказываю, — говорила она, — мне кажется, будто это не выдумка. Мне кажется, будто все это правда, и даже больше, чем вы все, чем наша классная комната. У меня такое чувство, будто я становлюсь героями своей сказки: сначала одним, потом другим. Это так странно!
Однажды пасмурным зимним днем, года два спустя после поступления в школу мисс Минчин, Сара выходила из коляски, на ней были меха и теплая бархатная шубка. Она выглядела великолепно, хотя и не подозревала об этом. Переходя улицу, Сара внезапно увидала на лестнице, ведущей вниз, в кухню, маленькую замарашку. Вытянув шею и широко раскрыв глаза, она смотрела через ограду на Сару. Ее немытое личико выражало такое восхищение и робость, что Сара задержала на нем взгляд — и улыбнулась. Сара всем улыбалась.
Но обладательница немытого лица и широко открытых глаз, видно, испугалась — ведь ей не следовало глазеть на таких важных учениц, и поспешила скрыться, бросившись вниз на кухню. Все это произошло так быстро, что Сара невольно бы рассмеялась, не будь девочка такой бедной и несчастной.
В тот же вечер Сара сидела в уголке классной комнаты и рассказывала собравшимся вокруг нее воспитанницам сказку. Вдруг в комнату робко вошла та самая девочка — она несла ящик с углем, который был явно слишком тяжел для нее. Опустившись на колени перед камином, она стала подкладывать уголь в огонь и выгребать золу.
Теперь она была не так грязна, как днем, но казалась такой же испуганной. Она явно боялась смотреть на воспитанниц и не хотела, чтобы они заметили, что она слушает сказку. Уголь в камин она клала осторожно, руками, стараясь не стучать, а золу выметала совсем тихо. Но Сара тотчас заметила, что сказка ее очень увлекла и что она старается делать все как можно медленнее, надеясь услышать побольше. Поняв это, Сара стала говорить громче, ясно выговаривая каждое слово.
— Русалки тихо плыли в прозрачной зеленой воде и тянули за собой сеть, сплетенную из морского жемчуга, — рассказывала она. — Принцесса сидела на белом утесе и смотрела на них.
Это была чудесная сказка о принцессе, которую полюбил морской царь и которая ушла к нему и стала жить в сверкающих пещерах на дне морском.
Маленькая замарашка вымела золу из камина раз… потом другой… потом третий. Сказка так ее заворожила, что она замерла, забыв обо всем — даже о том, что не имеет права слушать. Стоя на коленях на коврике перед камином, она откинулась назад — щетка застыла в ее руках. А сказка все звучала, увлекая ее в таинственные гроты под водой, освещенные мягким голубоватым светом и выстланные золотистым песком. Диковинные морские цветы и водоросли колыхались вокруг — издалека доносились тихие звуки музыки и пение.
Щетка выпала из загрубевшей руки маленькой служанки.
— Эта девчонка подслушивает! — вскричала Лавиния Герберт, оглянувшись.
Маленькая служанка виновато подняла щетку и вскочила. Она схватила ящик с углем и, словно испуганный заяц, выскочила из комнаты.
Сара вспыхнула.
— Я знала, что она слушает, — сказала она. — А почему бы и нет?
Лавиния изящно покачала головой.
— Не знаю, — проговорила она, — может, твоя мама и разрешила бы тебе рассказывать сказки служанкам, но моя мне бы этого не позволила, я точно знаю!
— Моя мама! — со странным выражением повторила Сара. — Она бы, конечно, не возражала. Она знает, что сказки принадлежат всем.
— А я-то полагала, что твоя мама умерла, — опомнившись, возразила с едкостью Лавиния. — Как она может что-то знать?
— А ты считаешь, она ничего не знает? — тихо, но строго спросила Сара.
Иногда у нее бывал такой тихий, но строгий голос.
— Сарина мама все знает, — звонко подхватила Лотти. — И моя мама тоже. Здесь, в школе, моя мама — Сара. А та моя мама все знает. Улицы там сияют, и в полях растут лилии, и все их собирают. Сара мне рассказывает, когда меня спать кладет.
— Ах вот что! — набросилась Лавиния на Сару. — Ты придумываешь сказки про небо!
— В Библии еще не такие сказки есть, — возразила Сара. — Откровение Иоанна Богослова. Можешь проверить! И потом — откуда ты знаешь, что это сказки? — В голосе ее зазвучал гнев, совсем не подходящий для данного случая. — Но вот что я тебе скажу, Лавиния: ты никогда не узнаешь, сказки это или не сказки, если не станешь к людям добрее. Пошли, Лотти!
И они удалились. Выходя в холл, Сара надеялась увидеть маленькую служанку — но той нигде не было.
— Кто эта девочка, которая разжигает камин? — спросила она у Мариэтт в тот же вечер.
Ах, немудрено, что мадемуазель Сара спрашивает, защебетала Мариэтт. Эту бедняжку взяли судомойкой, — правда, она не только моет посуду, на нее всё взваливают. Она чистит ботинки и каминные решетки, таскает наверх уголь, моет полы и окна, и все, кому не лень, ею помыкают. Ей уже четырнадцать лет, но она такая малорослая, что больше двенадцати ей ни за что не дашь. Сказать по правде, Мариэтт ее
