очень быстро, в течение не более чем двух минут.
— Давай-ка посмотрим. — Мисс Шоу подошла к ней, потрогала затылок, осмотрела горло и руку. Из руки сочилась кровь, она выглядела неестественно яркой на фоне светлой ладони. Все это время она сжимала в руке кухонный нож, и его острие, должно быть, поранило кожу между большим и указательным пальцами.
— Подними руку. Выше, — скомандовала Кейт. Она схватила бумажное полотенце и прижала к ране, пытаясь остановить кровотечение.
Йабо тихо постанывала. Мисс Шоу сунула под кран чистую салфетку.
У Йабо были огромные глаза с белой каемкой вокруг темных зрачков цвета вельветового ириса, как у испуганного пони. Мисс Шоу бросила сухо:
— Ничего страшного, жить будет. Кейт, знаешь, где изолятор? Вам обеим не помешает отдохнуть. — Затем она обратилась к Йабо: — Если фельдшер скажет, что все в порядке, возвращайся в камеру. На сегодня ты свободна. Я позвоню в отряд и скажу, что разрешила тебе отдохнуть.
Фельдшер встретила их неприветливо, но свою работу делала быстро и умело. Она молча промыла рану, продезинфицировала и наложила повязку.
— Когда в последний раз тебе делали прививку против столбняка?
Йабо растерялась и не знала, что ответить. Фельдшер без лишних слов протерла ее руку спиртом и сделала инъекцию.
Девушки сидели в маленькой кухоньке отряда Йабо и пили кофе, сваренный Кейт. Каждая думала о своем. На них все еще были надеты белая кухонная униформа и высокие колпаки, сшитые в здешнем швейном цехе этажом выше. Там шили и для своих нужд, и на заказ.
Йабо прижимала к груди покалеченную руку. Кейт увидела несколько капель крови, забрызгавших лацкан белого жакета. Нигерийка перехватила ее взгляд.
— Пойду попробую отмыть.
Они пошли по коридору. Камера Йабо казалась Кейт мрачной копией ее собственной. Постеры, принадлежавшие ее прежней обитательнице, пара журналов для чернокожих женщин, «Краткое руководство для заключенных-иностранцев», содержащее основные сведения о судебных инстанциях, иммиграции и депортации. Интересно, подумала Кейт, читала ли это Йабо? На комоде — ручное зеркальце с отколотыми краями, баночка крема, дезодорант, шампунь.
Йабо подошла к раковине и принялась щеточкой для ногтей счищать пятна крови. Кейт сидела на кровати и пила кофе. Ее взгляд остановился на фотографии маленького голенького карапуза. Это был сын Йабо, Аканде. Она видела эту фотографию раньше. Внизу под ней стояла любопытная вещица, судя по всему, единственная, которая по-настоящему была дорога ее владелице. Это была деревянная статуэтка высотой восемь дюймов.
— Ты привезла ее с собой? — Кейт хотела было потрогать ее, но передумала и убрала руку.
Это был маленький мужчина с метками на каждой щеке, такими, какие рисовала себе Йабо. Его глаза, рот, нос и даже уши были четко очерчены, ноги широко расставлены на деревянной подставке. Искусно вырезанный мужской детородный орган имел устрашающий вид. Вероятно, по причине полного отсутствия других личных вещей, наличие маленького человечка приобретало особое значение.
— Это — ибеджи, — шепотом пояснила Йабо.
— Ибеджи? Кто это?
Перед деревянной фигуркой стояла разукрашенная коробка, в прошлом картонка из-под мыла, сквозь желтую краску были различимы буквы. В качестве подношения на этом импровизированном алтаре лежали два цветка, старательно вырезанные и сшитые из синего атласа.
— Ибеджи — это бог? — спросила Кейт.
Йабо обернулась, взгляд ее стал серьезным.
— Это не бог, но он очень сильный.
Она погладила фотографию улыбающегося малыша указательным пальцем. Кейт заметила, что в углу было пятно — очевидно, Йабо целовала фотографию, желая спокойной ночи своему сыну. Нигерийка дотронулась до щеки ибеджи с такой же любовью и нежностью.
— Это — Обава, — сказала она. — Мой сын.
Кейт была сбита с толку.
— Ты говорила, твоего сына зовут Аканде.
Йабо села на кровать.
— Ибеджи значит двое. Это мой сын Обава.
— Не знала, что у тебя два сына.
— Совершенно одинаковые. Одинаковые лица, глаза, руки.
Она наклонилась вперед и ласково потрепала резную руку ибеджи.
— Это мой сын. Его нет. Он ушел.
Они обе долго молчали. Кейт тихо спросила:
— Он умер?
— Нет-нет, — ответила Йабо и многозначительно добавила: — Он не умер, его просто нет.
Она поставила кружку на пол и осторожно потрогала свою руку.
— Он ушел три года назад. Он пришел ко мне после Аканде, не сразу, спустя день. Потом он очень устал и ушел.
Кейт начинала понимать.
— Ты хочешь сказать, что у тебя их было двое? Близнецы? Так, что ли?
Йабо кивнула.
— С ним все хорошо. Он сейчас рядом с духами. Моя мать велела мне взять с собой Обава и заботиться о нем, чтобы он не рассердился. Я всегда ношу его с собой. Я купаю его. Я одеваю его. Ему нравятся красивые вещи. Смотри. — Она показала Кейт яркие крошечные бусы вокруг его шеи. — Я пою ему на ночь. Я с ним танцую.
Она встала, повернулась к Кейт и, осторожно держа перед собой на уровне талии маленькую фигурку, стала танцевать, покачивая бедрами и плечами, и напевать что-то вполголоса. Это была колыбельная. Кейт с интересом наблюдала за ее диковинным танцем, в котором она выражала свою материнскую любовь. Поглощенная им, она не обращала никакого внимания на разбросанные вещи.
— И когда-нибудь, — продолжала она, — он вернется ко мне и Аканде. Аканде нужен брат, одному ему не будет счастья. Обава снова родится. Обязательно. — Ее глаза сияли. — Так хорошо, что есть ибеджи. Он заботится о нас.
— Да, — сказала Кейт. — Он обязательно родится.
В ее сознании больно отдалось эхом: «Одному счастья не будет». Так случилось и с ней.
Глава 7
Святая Агнесса, моли Бога о нас.
Она шла следом за сестрой Джеймс в длинной процессии через всю территорию монастыря. В сгустившихся сумерках было видно, как вспорхнула стайка маленьких зеленовато-желтых крикливых попугайчиков. С земли в посвежевший воздух туманом поднималась влага.
Святой Михаил, моли Бога о нас.
День выдался знойным, солнце палило нещадно. В такой жаре глаза сами собой закрывались от усталости.
Святой Петр, моли Бога о нас.
У крайней стены монастыря, где масса растительности становилась особенно густой, кроны деревьев смыкались друг с другом, образовывая темно-зеленый туннель, расцвеченный на верхушках пучками молодых шелковистых серебристо-зеленых листочков. Темнота непроницаемой вуалью затягивала сад, во мраке тускло мерцали светлячки — местные жители называли их «lusiernagas». Внизу листва была бурой, от нее исходил влажный насыщенный запах. Слух улавливал тихие, но явственные звуки ночи.
