сейчас лучше ей не мешать.
— В новой семье ее отца растут двое сыновей, братья-близнецы. Никаких упоминаний о сестре. Это важная деталь, она не могла просто так ускользнуть от внимания. В деле об этом ничего не сказано.
— Епископ собственноручно убрал из личного дела документы, свидетельствующие об этом.
— Как? Почему?
Она посмотрела на него так, словно он был не в своем уме.
— Потому что он — епископ. Он поступил так, как считал нужным. Мы не имели обыкновения задавать вопросы.
— Эта сестра — как ее зовут?
Монахиня помотала головой.
— Она была старше Сары, то есть сестры Гидеон, или младше?
За толстыми линзами очков отразилось странное движение эмоций, смысл которого, впрочем, остался для Майкла непонятным.
— Не помню, — твердо сказала она.
— Вы сказали, вам оставалось лишь молиться за спасение ее души и было запрещено говорить о ее прошлом. Вы сказали, ее ждет суровая кара. Скажите, ради бога, за что? Ведь ее сестра была еще ребенком.
— Я не могу ответить на ваш вопрос. Я обещала епископу и не нарушу своей клятвы.
— Даже ценой жизни сестры Гидеон?
Она снова углубилась в свои мысли, позабыв и о кофе, и о печеньях, тихонько раскачиваясь взад и вперед. Лицо ее сделалось мертвенно-бледным, от носа до губ пролегли скорбные морщины. Майкл ждал, его ум напряженно работал. Что стоит за всем этим?
Когда же наконец она заговорила, ее голос звучал иначе, брюзгливо и немощно, — голос старухи, требующей, чтобы ее оставили в покое.
— Вы меня не понимаете, отец Майкл. Я дала слово сохранить тайну как раз для того, чтобы спасти эту самую жизнь.
Очень долго никто из них не решался заговорить первым. Майкл сидел, обхватив голову руками, и напряженно тер виски.
— Матушка Джозеф, — произнес он наконец, глядя в пол. — Я сожалею, что побеспокоил вас. Я уважаю ваши убеждения. Вы искренне считаете, что молчание — наилучшее средство защитить сестру Гидеон. Только поймите — вы очень заблуждаетесь. Больше мне нечего добавить. — Не взглянув на нее, он взял папку и стал подниматься из-за стола. — Мне остается надеяться, что вы сможете спокойно жить дальше, неся груз последствий на вашей совести. Вот, пожалуй, и все.
Неожиданно тростью она загородила ему дорогу.
— Неужели вам ничего не известно о суде?
— Боже правый, о каком суде?
Она заговорила медленно, словно выдавливая из себя слова:
— Вы правы, отец Майкл. Я — старая упрямая ослица. Не в моем возрасте иметь такую тяжесть на совести. В то место, куда я собираюсь, багаж мне ни к чему.
Теперь Майкл не просил, он требовал:
— Суд? Что все это значит?
— Суд был, так оно и есть. К сожалению, я не могу сообщить никаких деталей. Если я их когда-то и помнила, то давно вычеркнула из своей памяти. Это было ужасно, это все, что я могу сказать.
— Что же произошло?!
— Маленькая Сара тут ни при чем. Во всем виновата ее сестра. Несмотря на то что она была маленькой девочкой, то, что она натворила, было настолько чудовищно, что общественность потребовала провести показательный процесс. Это редко практикуется. Но что было, то было. Ее на многие годы упрятали в тюрьму.
Он перешел в другой конец комнаты, к камину. На гигантской каминной решетке были кучей навалены чурбаки. Ему ужасно хотелось курить, но комнаты были оборудованы пожарными дымоуловителями.
— Вы должны помнить, какое преступление она совершила, матушка. Мне необходимо это знать. Может быть, оно имеет какую-то связь с болезнью сестры Гидеон. Подумайте, пожалуйста. Постарайтесь вспомнить. Должно быть, об этом писали газеты или передавали по телевидению.
Матушка Джозеф ответила укоризненно:
— Вы забываете одну деталь, святой отец. Мы — члены религиозного ордена. Епископ предупреждал меня, что газеты пестрят заголовками, но мы их не видели. Оберегая покой девочек, мы не выписывали даже «Таймс». Школа являлась закрытым учебным заведением, поэтому не представляло никакого труда проконтролировать чтение. В монастыре был один-единственный телевизор, и девочкам, конечно, разрешалось изредка посмотреть ту или иную передачу по усмотрению наставницы. — Ее лицо смягчилось. — В качестве поощрения за примерное поведение разрешалось посмотреть «На старт. Внимание. Марш», эту программу показывали в субботу в полдень. Ничего больше. Из монастыря убрали все радиоприемники до тех пор, пока епископ не объявил, что все закончилось.
Если бы ситуация не была такой серьезной, Майкл бы расхохотался.
— В это трудно поверить. Абсурд какой-то. А что родители?
— Вы должны учесть, святой отец, то были другие времена, другие нравы. Мы не были настолько свободными, как сейчас. Мы с вами говорим о событиях пятнадцатилетней давности. Это была монастырская школа с жесткой дисциплиной. Мы стремились уберечь детей от всего, что считали неподобающим. Для этого родители и отдавали дочерей в нашу школу.
— Но кто-то ведь наверняка знал.
— Совсем необязательно. Когда я была моложе, в монастыре вообще не выписывали газет. Мы читали лишь ватиканскую «Оссерваторе романо» и «Католический вестник». Даже во время войны мы лишь краем уха слышали о том, что происходит на фронтах. Представьте себе, прошло много лет, прежде чем я узнала, что наш молодой наследник отказался от престола ради разведенной американки.[4]
Отец Майкл поднял руку, пытаясь остановить хлынувшую лавину воспоминаний.
— Подождите минуту. Вы хотите сказать, что епископ никогда не обсуждал с вами настолько серьезные дела? Но кто-то ведь должен был узнать ее имя, догадаться о том, кто она такая?
— Епископ знал, о чем говорил. Он приложил все усилия, чтобы удостовериться, что невинное дитя не пострадает из-за сестры-преступницы. Никому даже не приходило на ум ставить рядом этих двух девочек.
Она взяла с тарелки имбирное печенье. Размочив его в кофе, она долго его жевала перед тем, как проглотить. В это время в голове Майкла зрел план дальнейших действий. Матушка Джозеф упомянула, что преступление, совершенное сестрой Сары Грейлинг, было настолько чудовищным, что ее судили, несмотря на столь юный возраст. В таком случае должны сохраниться газетные репортажи. Фамилия Грейлинг довольно необычна. Кроме того, ему было известно, что это произошло четырнадцать лет тому назад. Он обратится в Агентство печати и новостей на Флит-стрит и запросит материалы о судебном процессе.
Голос матушки Джозеф прервал его раздумья.
— …И конечно, — сказала она, — для ее же блага он изменил ее фамилию на Грейлинг.
— Что? Вы хотите сказать, что она на самом деле не Сара Грейлинг? — Он призадумался. — Кто же она тогда? Ради Господа нашего, скажите мне ее настоящее имя.
Матушка Джозеф распрямила спину, каждой линией своего тощего тела выражая негодование.
— Не упоминайте имя Господа всуе, святой отец. Мне неизвестно ее настоящее имя. Раз епископ счел лишним посвятить меня в детали, я бы не посмела приставать к его святейшеству с расспросами. Зачем мне это нужно?
Отец Майкл быстрым нетерпеливым жестом провел по волосам. Чем дальше, тем сложнее казалась головоломка. Будучи человеком прагматичного мышления, глубоким приверженцем системы и порядка во всем, Майкл испытывал замешательство, двигаясь вслепую сквозь бессмысленные дебри.
— Разве такое возможно? Послушайте, матушка Джозеф, даже епископ не может изменить человеку имя по своей прихоти.
