ГЛАВА III
Сенешаль[2] преклонил колени перед ложем своего умирающего магистра. Неделями он молился, чтобы этого не случилось. Но вскоре лежащий на постели старик, мудро правивший орденом на протяжении двадцати восьми лет, обретет заслуженный покой рядом со своими предшественниками. К великому сожалению сенешаля, суета бренного мира никуда не исчезнет и со смертью магистра многие проблемы обострятся.
Покои магистра были просторными. Древние стены, сложенные из камня, не носили следов упадка, и только потолок, обитый древесиной, потемнел от времени. Во внешней стене было одно-единственное окно, с видом на чудесный водопад на фоне суровой серой горы. В углах комнаты сгущался сумрак.
Сенешаль потянулся к руке старика. Холодная и липкая.
— Вы слышите меня, магистр? — заговорил он по-французски.
Усталые глаза приоткрылись.
— Я еще не умер. Но уже скоро.
Сенешаль крепче стиснул ладонь старика.
— Мне будет вас не хватать.
Тонкие губы раздвинулись в улыбке.
— Ты хорошо служил мне, и я знал, что так будет. Вот почему я тебя выбрал.
— Сейчас начнутся распри.
— Ты готов, я позаботился об этом.
Он был сенешалем, подчинявшимся только магистру. И продвигался по иерархической лестнице ордена быстро, слишком быстро, как думали некоторые, и только твердая рука магистра пресекала недовольство. Но скоро смерть предъявит свои права на его защитника, и он опасался, что последует открытый мятеж.
— Нет никакой гарантии, что вашим преемником буду именно я.
— Ты недооцениваешь себя.
— Я уважаю силу наших противников.
Наступило молчание. За окном стало слышно пение жаворонков и дроздов. Сенешаль смотрел на своего магистра. Старик был облачен в лазурную сорочку, усеянную золотыми звездами. Несмотря на то что приближающаяся смерть заострила черты лица магистра, в его сухощавом теле еще чувствовалась сила. Седая борода была длинной и всклокоченной, руки и ступни искривил артрит, но глаза сохранили прежний блеск. Он знал, что эти двадцать восемь лет многому научили старого воина. Может быть, самым важным из уроков было умение даже перед лицом смерти сохранять собственное достоинство.
Несколько месяцев назад врач подтвердил, что это рак. Согласно уставу, болезнь не подлежала лечению, следовало принять волю Господа. Тысячи братьев на протяжении многих столетий поступали так, и было немыслимо, чтобы магистр опорочил эту традицию.
— Я хотел бы почувствовать запах дождя, — прошептал магистр.
Сенешаль взглянул в окно. Его ставни, сделанные в семнадцатом веке, были распахнуты, впуская сладкий аромат мокрого камня и зелени. Далекий водопад пел свою веселую песню.
— Из вашей комнаты чудесный вид.
— Это одна из причин, почему я хотел стать магистром.
Он улыбнулся, зная живой ум своего учителя. Он читал Хроники и был в курсе, что его учитель возвысился потому, что умел наилучшим образом использовать любую возможность, предоставленную ему судьбой. Его правление было мирным, но скоро все изменится.
— Я буду молиться за вашу душу, — сказал сенешаль.
— Для этого еще будет время. А сейчас ты должен приготовиться.
— К чему?
— К конклаву. Сосчитай свои голоса. Не дай своим врагам объединиться. Помни, чему я учил тебя. — Хриплый голос надломился, но в интонациях чувствовалась твердость.
— Я не уверен, что хочу быть магистром.
— Ты хочешь.
Его друг и учитель хорошо знал его. Скромность требовала, чтобы сенешаль отказывался от мантии, но больше всего на свете он хотел быть следующим магистром.
Рука его учителя задрожала. Несколько судорожных вдохов, и магистр справился с собой.
— Я написал письмо. Оно там, на столе.
Обязанность следующего магистра — изучить это завещание.
— Долг должен быть исполнен, — произнес магистр. — Как это было всегда.
Сенешаль не хотел слышать о долге. Его больше занимали собственные чувства. Он оглядел комнату, в которой были только кровать, prie-dieu,[3] обращенная к деревянному распятию, три стула с вытертыми ткаными подушками, письменный стол и две старинные мраморные статуи, расположенные в стенных нишах. Когда-то эта комната была полна предметами из испанской кожи, дельфским фарфором, английской мебелью. Но орден давно избавился от показной роскоши.
Как и он сам.
Старик начал задыхаться.
Сенешаль с тревогой посмотрел на своего учителя. Магистр отдышался, моргнул несколько раз и промолвил:
— Не сейчас, друг мой. Но скоро.
ГЛАВА IV
Малоун вошел в зал, когда торги уже начались. Обычно торги открываются не раньше двадцати минут седьмого, поскольку сначала происходит регистрация покупателей и продавцов. Это всегда делается до того, как деньги перейдут из рук в руки.
Роскиле — древний городок, расположенный на берегу узкого фьорда. Основанный викингами, он до XV века был столицей Дании и с тех пор не утратил царственного величия. Аукцион проводится в Нижнем городе, около собора, поблизости Скомагергаде, района, где некогда селились сапожники. Книготорговля в Дании — своего рода искусство. Письменное слово всегда пользовалось уважением по всей стране, и Малоун, страстный библиофил, очень этим восхищался. Прежде книги были просто его увлечением, помогавшим отвлечься от повседневного риска, сопровождавшего работу. Теперь они стали делом его жизни.
Петер Хансен и Стефани обосновались в первых рядах, а Малоун предпочел остаться у входа, позади одной из каменных колонн, поддерживавших сводчатый потолок. Он не собирался принимать участие в торгах и не стремился попасть на глаза аукционисту.
Книги продавались одна за другой, некоторые уходили за приличные деньги. Покупателям предъявили очередную новинку, и тут он заметил, как Петер Хансен напрягся.
— «Pierres Gravees du Languedoc»,[4] автор Эжен Штиблейн. Год выпуска — тысяча восемьсот восемьдесят восьмой, — объявил аукционист. — Описание Лангедока, вполне типичное для того времени. Издано в количестве всего нескольких сотен экземпляров. Книга в очень хорошем состоянии, кожаный переплет, никаких пятен, содержит несколько необычных гравюр — одна из
