— Данк, ради Бoгa, пойдем. Эта девица и без тебя управится. Что ты возишься со всякими малахольными? — В голосе женщины слышалось неприкрытое презрение.
Дороти почувствовала, что краснеет. Она всегда ненавидела свою слишком белую кожу, свои щеки, которые заливались предательским румянцем всякий раз, когда она была смущена. Ненавидела свои светлые волосы. Свои светло-серые глаза… Ей всегда хотелось быть брюнеткой. Смуглой брюнеткой с роскошными длинными локонами и темно-карими глазами — жгучими, проникновенными и выразительными.
Еще тогда — десять лет назад — Дункану нравились именно яркие, экзотические смугляночки. Дороти особенно запомнилась одна девушка, которую Дункан как-то привез из Брайтона. Смуглая, черноволосая, похожая на цыганку красавица с яркими алыми губами и чернющи-ми, будто сверкающие угольки, глазами… Они с Дунканом были неразлучны. Дороти помнила, как она завидовала этой красавице, как жутко она ревновала ее к Дункану. Дороти тогда было пятнадцать. Дункану — почти двадцать два.
Даже теперь, по прошествии стольких лет, воспоминания о той безумной и безнадежной подростковой влюбленности отдавались в ее душе пронзительной болью. Дороти тогда была совсем ребенком — глупым, наивным ребенком. И угораздило же ее влюбиться в парня, который был для нее абсолютно недостижим. Теперь-то она понимала, что ее чувство к нему было просто нелепым и смехотворным.
Впрочем, она поняла это еще тогда. И Дункан сам так сказал. Конечно, не ей. Просто Дороти случайно подслушала разговор Дункана с его дедом.
Она пришла к ним домой якобы для того, чтобы навестить дедушку Дункана — давнего друга ее родителей. А на самом деле надеялась застать дома Дункана и втайне мечтала о том, что он — может быть — уделит ей какое-то время, побудет с ней, поговорит…
Запросто, по-соседски, Дороти вошла через заднюю калитку в дальнем конце сада. Но когда уже подходила к дому, из распахнутого окна на первом этаже донесся голос ее кумира.
Дороти никогда не подслушивала чужие разговоры. Но тут она замерла на месте, словно громом пораженная. Она слышала каждое слово, и все они были для нее точно пощечины. Именно в эти мгновения романтическая юношеская влюбленность в Дункана, замешанная на слепом обожании и восхищении, обернулась горьким презрением к себе. Тогда она действительно возненавидела себя: свою детскую глупость, свою дурацкую наивность. Дороти очень хорошо помнила свои тогдашние переживания. Впечатление было такое, что ее существо раскололось надвое. С одной стороны, она так и осталась глупой девчонкой, которая по уши влюбилась во взрослого парня и, несмотря ни на что, все-таки питала какие-то сумасшедшие надежды на взаимность. Но вместе с тем в самых глубинах ее детской души, переполненной горечью и обидой, родилась другая Дороти. Взрослая и даже немного циничная, эта новая Дороти все понимала и могла только пожалеть наивную девчушку, которой она была еще буквально пару минут назад.
Да, говорил Дз^кан, у него есть глаза. И он все видит. Он видит, что Дороти в него влюблена, и понимает, насколько это опасно. И, конечно, сделает все для того, чтобы она поняла: ее чувства к нему'— это просто ребячество. Что между ними не может быть ничего такого. Причем, угрюмо заметил Дункан в разговоре с дедом, ему было бы намного проще, если бы Дороти не приходила в поместье, как к себе домой, то есть каждый божий день. И он даже обвинил деда в том, что тот сам поощряет девочку приходить к нему в любое время.
— Я люблю эту девчушку, — отозвался Джордж Эшби-Кросс, и в его голосе слышалась искренняя теплота. — У нее доброе сердце, благослови ее Бог. А я одинокий старик. Когда ты уезжаешь, Данк, мне грустно одному в этом огромном доме.
— Я давно тебе говорю: продай поместье и купи дом поменьше. Поближе к городу. Или даже в самом городе.
Они заспорили, а Дороти тихонечко развернулась и ушла.
Она знала, что Дункан уже давно уговаривает деда продать поместье и переехать в дом поменьше. Однако старый Эшби-Кросс был такой же упрямый, как и его внук. Это поместье принадлежало семье еще со времен королевы Виктории.
Первый Эшби-Кросс, переехавший в их маленький городок из Бирмингема и построивший «родовое гнездо», открыл здесь свое дело. Теперь у его потомков была целая строительная корпорация. Бизнес процветал, и старый Джордж Эшби-Кросс не отошел от дел даже тогда, когда мог спокойно уйти на пенсию и жить на доходы от своего предприятия. Он продолжал заниматься делами компании до самой смерти.
А умер он месяц назад. Скоропостижно скончался во сне от сердечного приступа.
Конечно, Дороти знала о том, что Дункан вернулся в город. Он просто не мог не приехать на похороны деда, О его возвращении знали все. Однако никто пока не знал, что он собирается делать с компанией, которую унаследовал от дедушки.
Джордж и Дункан всегда были очень близки. У них было много общего. И при этом они были патологически неспособны работать вместе, как говорится, в одной упряжке. Они попробовали совместно вести дела корпорации, когда Дункан закончил университет. Но поскольку оба были людьми упрямыми и горячими, обсуждение любого — даже самого незначительного — вопроса всегда заканчивалось у них плачевно. Они постоянно ругались и ссорились. В конце концов Дункан уехал в Штаты, где открыл свою фирму по разработке лазерных технологий. Лазеры тогда только-только начали завоевывать место под солнцем. Технологии имели успех, и Дункан не раз предлагал деду использовать их и в строительном бизнесе. Однако старый Эшби-Кросс неизменно отказывался от таких новшеств.
Подобный консерватизм неизбежно привел к тому, что за последние десять лет дела компании Джорджа пришли в упадок. В городе ходили слухи, что теперь Дункан либо продаст дедовскую компанию, либо вообще ее закроет.
Дороти не раз слышала подобные разговоры, но сама в mix не участвовала. Если кто-то спрашивал ее мнение, она холодно и сдержанно отвечала, что, у нее своих дел хватает и ей вовсе не интересны ни дела Дункана, ни он сам. Иногда, правда, она краснела. И этот предательский румянец выдавал ее с головой. Как бы она ни старалась убедить себя самое, что Дункан Эшби-Кросс ей действительно не интересен, на самом деле это было далеко не так. Ведь себя не обманешь.
Конечно, она давно уже излечилась от той — безумной детской влюбленности. Но горечь, обида и злость остались. И ноющая тоска по несбывшемуся, и память о пережитом унижении.
Больше всего Дороти задело даже не то, что Дункан знал о ее чувствах к нему — чувствах очень личных и сокровенных, которые были ее самой страшной тайной, — а то, что он мог с такой легкостью говорить жесткие и насмешливые слова о вещах, которые для нее десять лет назад были самыми важными в жизни.
Именно тогда она со всей ясностью осознала, какая непреодолимая пропасть разделяет пятнадцатилетнюю девочку и молодого мужчину двадцати двух лет. Именно тогда она поняла, что мир детей и мир взрослых — это два разных измерения, которые соприкасаются только поверхностно и никогда — по- настоящему. Именно тогда она осознала: чтобы преодолеть эту пропасть и тоже стать взрослой, ей надо научиться быть такой же, как Дункан: жестокой, бесчувственной и равнодушной.
Однако вскоре Дороти поняла, что еще не готова к такому решительному шагу, и решила не притворяться кем-то, кем она не была, да и вряд ли бы стала. Она решила, что лучше всего оставаться собой, и перестала часами сидеть перед зеркалом, накладывая на лицо изысканный макияж, перестала одеваться и вести себя так, как — по ее мнению — должны одеваться и вести себя взрослые, умудренные жизнью женщины. Она опять влезла в свои старые линялые джинсы и удобные бесформенные свитера. Перестала зачесывать волосы назад и собирать их в высокую взрослую прическу, открывающую лицо, и вернулась к привычным и безыскусным «хвостам». Снова стала много гулять по окрестностям и гонять на велосипеде вместо того, чтобы часами тупо разглядывать журналы мод и изыскивать способы, как переделать себя в смуглую черноволосую красавицу, которым — как она давно уже поняла — отдавал предпочтение Дункан.
Черная краска для волос — купленная в последнем порыве отчаяния — полетела в мусорное ведро. Набор косметики был погребен под бумагами в нижнем ящике стола. Золотые сережки с браслетом убраны в шкаф.
Раньше Дороти хвдила в гости к Джорджу Эшби-Кроссу едва ли не каждый день. Теперь же она приходила в поместье только тогда, когда Дункан уезжал в Лондон. Ее родители, безусловно, заметили это.
