сейчас нужно. Но как бы Дороти ни убеждала себя в том, что сейчас ей просто не нужно думать про Дункана, она все равно вновь и вновь мысленно возвращалась ко вчерашнему вечеру. Она вспоминала о том, как ее тело отзывалось на ласки Дункана. О том, какой беспомощной и покорной была в его объятиях. О том, как все ее существо млело в медовой истоме и горело в огне жгучей страсти. О том, какая это была восхитительная сладкая пытка… Дороти уже понимала, что настоящие терзания ей еще только предстоят — те терзания, которые приготовил для нее собственный разум.
Ее разум! Ее здравый смысл, которым она всегда так гордилась! А где, интересно, он был в те минуты, когда она отдавала себя во власть Дункана, когда льнула к нему и умоляла о том, чтобы он продолжал целовать ее и ласкать?! Уснул, может быть? Или временно ослеп? .
Должно быть, она сошла с ума: бродит в три часа ночи по кухне, делает себе чай с лимоном, чтобы облегчить боль в горле, хотя давно уже поняла, что ее бедное горло вылечит только время или курс сильных антибиотиков. По-хорошему, ей бы сейчас не мучиться, а принять пару таблеток аспирина и вернуться в постель, а там — молиться о том, чтобы утром все события ночи показались кошмарным сном или, еще лучше, просто исчезли бы из ее памяти. Да и из памяти Дункана тоже.
Впрочем, Дороти понимала, что этому не дано случиться. Лучшее, на что можно надеяться, так это что Дункан — у которого наверняка тоже нет желания мучиться по поводу вчерашнего — последует ее примеру и сделает все для того, чтобы в будущем они с ним встречались как можно реже.
Дороти помешала чай, села в кресло и снова задумалась о случившемся. Как такое могло получиться?! Ведь до вчерашнего вечера она нисколечко не сомневалась в том, что давно уже , обезопасила себя. Что прошлое осталось в прошлом и ее детская любовь к Дункану не имеет теперь никакого значения. Что несмотря на ту боль, которую Дороти пережила тогда, она эту боль благополучно преодолела и Дункан уже никогда — никогда! — не причинит ей боль вновь. Она провела в его объятиях меньше полминуты, но и этого хватило, чтобы понять, как сильно она ошибалась. Полминуты… когда его губы приникли к ее губам, когда она чувствовала тепло его тела… когда он притронулся к ней…
Дороти вскрикнула от боли — горячая жидкость выплеснулась из кружки и обожгла ей руку. Дороти поставила кружку на стол и только тогда поняла, что вся дрожит и именно поэтому расплескала чай. Надо поскорее лечь в постель. Она обхватила кружку обеими руками и едва ли не залпом допила обжигающий чай. Потом поднялась в спальню.
Заснуть ей не удалось. Каждый раз, когда Дороти закрывала глаза, начинались мучения. Всякий раз перед мысленным взором возникал образ Дункана. Не тою — знакомого — Дункана, героя ее детских грез, но нового: более взрослого, более опытного, и гораздо более волнующего. Образ мужчины, чей обжигающий поцелуй, чьи возбуждающие прикосновения были уже не фантазиями из детства, а волшебной реальностью, сном, обернувшимся явью, о которой уже не забудешь, как ни старайся…
Другой такой мерзкой субботы Дороти не могла припомнить. Никогда в жизни она не чувствовала себя столь одинокой, столь чужой в мире супружеских пар и счастливых семей. Она машинально разбирала покупки, но мысли были где-то далеко. И исполнены обреченного уныния.
Вернувшись из магазина, Дороти первым делом выпила горячего чаю. Но все равно никак не могла согреться. Ее бил озноб. Что было тому причиной? Может быть, грипп, а может, холодный северный ветер.
Хотя, возможно, это вообще чисто нервное… Вчера она поняла, что Дункан по-прежнему представляет опасность для ее чувств. Во всем, что его касается, она беспомощна и беззащитна.
В булочной Дороти встретила человека в сопровождении двоих маленьких девочек. Когда она увидела, с какой искренней любовью девчушки прижимаются к своему папе, у нее ком встал в горле. Сердце кольнуло, и боль отдалась какой-то странной, доселе ей не знакомой тоской.
Здесь, в булочной, все были парами или семьями. Осознав это, она почувствовала такой страшный приступ одиночества — абсолютного, неизбывного, — что ей пришлось стиснуть зубы, чтобы не дать воли слезам.
Что же с ней такое творится?! Раньше Дороти всегда спокойно относилась к собственному одиночеству, у нее не было даже мыслей о том, что это неправильно. В конце концов, за последние годы она встретила более чем достаточно мужчин, которые почли бы за честь назвать ее своей женой. Вот только все это было совсем не то, чего ей хотелось.
И Дороти действительно прежде никогда не хотела, чтобы у нее непременно был друг… любовник… семья, дом, дети… Ей ничего этого не хотелось, пока… Пока Дункан не обнял ее, не поцеловал. И даже притом, что они с Дунканом остановились достаточно далеко от полной близости, все пережитые тогда ощущения по-прежнему отзывались в ней какими-то непонятными желаниями… Она не только желала его как мужчину, ей была необходима его любовь и все, что связано с большой настоящей любовью.
Дороти стояла в булочной, смотрела на совершенно незнакомого мужчину и его дочерей, и ее охватило острое ощущение собственной несостоятельности и ненужности, какой-то внутренней пустоты. Это чувство не покидало ее и сейчас.
Она бродила по кухне, не находя себе места. На улице ярко светило солнце, хотя и было ветрено. Дороти пыталась уговорить себя одеться и сделать что-нибудь в саду. Физические нагрузки, наверное, помогли бы ей как-то справиться с плохим настроением, да и свежий воздух пошел бы на пользу. Впрочем, в том, что свежий воздух — действенное лекарство от боли и уныния, она сильно сомневалась.
Дункан сдержал сЛово. Когда Дороти утром вышла из дома, ее машина уже стояла у въезда в гараж. Когда, интересно, он подъехал? Она совершенно ничего не слышала. Дороти пыталась убедить себя в том, что это просто замечательно, она не увидела Дункана, ей не пришлось снова переживать унижение и беспокойство. Заведомо обреченная на провал попытка: она все равно хотела его увидеть, все равно любила его… В гостиной зазвонил телефон. Дороти пошла туда, чтобы ответить. Сердце почему-то билось часто-часто. Но оказалось, что звонит мама, а вовсе не Дункан. Но почему, собственно, она решила, что это должен быть Дункан? Тем более, что она для себя решила: общаться с Дунканом слишком опасно и слишком унизительно. Особенно теперь, когда она поняла, что все еще любит его.
Итак, она его любит… Дороти горько усмехнулась. Как это несправедливо, какой жестокий удар судьбы! Жизнь сделала круг, и она вновь оказалась лицом к лицу с той же болью, которую ей довелось пережить десять лет назад.
Нет, не совсем с той же. Тогда на ее стороне были гордость, юность и жизнерадостность. А сейчас…
Сейчас она знала — с твердой уверенностью, от которой щемило сердце, — что ее любовь к Дункану была болезнью, от которой, в отличие от простуды или гриппа, нет никакого лекарства и которая не пройдет просто так, сама по себе.
Дороти разобрала покупки. Теперь стоило бы пойти поработать в саду. Но больше всего ей хотелось усесться в кресло у камина в гостиной — с чашкой чаю и книжкой в руках.
Она достала — наугад — из шкафа книжку, развела огонь в камине, поставила чайник. А когда потянулась за коробочкой с чаем, ей на глаза попался глиняный поросенок, свинка-копилка, которую Дункан выиграл для нее в луна-парке еще тогда, много лет назад, и которую она с тех пор хранила. Поросенок был страшненький, но это подарок Дункана, и Дороти хотелось дотрагиваться до него, видеть его каждый день… Вот почему она не убрала глиняную игрушку куда-нибудь подальше.
И тут Дороти вздрогнула, увидев Дункана, который проходил мимо окна кухни. Тяжелый глиняный поросенок выскользнул из ее пальцев и упал на пол. Она сразу поняла, что не успеет его подхватить, но все равно дернулась, пытаясь спасти копилку. Но у нее ничего не вышло. Игрушка разбилась вдребезги.
— Дороти, что случилось? Я слышал какой-то грохот.
Наверное, дверь осталась незапертой, в каком-то оцепенении подумала Дороти, не желая поворачиваться к Дункану — вернее, не в силах повернуться к нему. Как зачарованная, она продолжала стоять на коленях и собирать осколки, разлетевшиеся по всей кухне. Хотя уже понимала, что склеить поросенка никак не удастся.
— Ты что-то разбила? Не трогай, можешь порезаться! — В голосе Дункана слышалось искреннее беспокойство. — Где у тебя щетка?
Она постаралась ответить спокойно:
— Все в порядке, Дункан. Я справлюсь. — И уловила в своем голосе раздражение, за которым пыталась скрыть отчаяние и обиду.
