А, ну ладно.
В шестнадцать он уехал из нашего дома в Леверетте, потому не имел дела ни с кем из Финчей, а когда познакомился с ними, то сделал вывод, что они «уроды». Наших родителей он тоже считал «уродами» и старался держаться от них как можно дальше. В то время он как раз проектировал электрогитары для рок-группы «Кисе», и понятно, что я взирал на него с почтительным благоговением. Однажды он даже взял меня вместе с собой и группой «Кисе». Они выступали в Нью-Йорке в «Нас-сау Колизеум», и брат не только оплатил мне перелет, но и встретил меня в аэропорту в шикарном белом лимузине.
Я сидел рядом со сценой и смотрел, как они репетируют. Видел их без костюмов и без грима. Даже видел, как Пол Стэнли разговаривает по мобильнику величиной со штурмовую винтовку.
Потом ко мне подошел Джин Симмонс и шутливо спросил:
— Эй, парнишка, хочешь посмотреть на меня без одежды?
Мне хотелось ответить, что очень хочу.
Он рассмеялся и стянул джинсы, чтобы надеть сценический костюм.
Я смотрел на него, не отрываясь, до тех самых пор, пока он не одарил меня насмешливым взглядом и не ушел за кулисы.
Иногда брат заезжал за мной на Перри-стрит, в дом № 67, в своем новеньком, с иголочки «ОлдсмобилеТоронадо». Я торжественно усаживался на коричневое бархатное сиденье, а он сообщал:
— Этот автомобиль оборудован квадрофонической звуковой системой. Слыхал про такое?
Я мотал головой, показывая, что не слыхал, а он пускался в длинное, сугубо техническое объяснение принципов квадрофонического звучания и прочей радиотехники. А потом спрашивал:
— Ну, теперь понимаешь?
Я снова мотал головой, а он пожимал плечами и замечал:
— Ну, может быть, ты умственно отсталый.
Он вовсе не хотел меня обидеть. С его точки зрения, раз я не понимаю того, что кажется ему таким простым к очевидным, значит, действительно нахожусь на грани умственной отсталости.
Доктор Финч неоднократно пытался вовлечь моего брата в терапию, но все совершенно бесполезно. Брат вежливо сидел в офисе доктора, непосредственно в кабинете, раскинув по спинке дивана огромные руки, и бурчал:
—Хм, просто не понимаю, с какой стати я должен здесь торчать. Я вовсе не ем песок.
Когда доктор Финч резонно замечал, что конфликт в семье касается всех ее членов, Трои пожимал плечами:
— Я, однако, чувствую себя вполне нормально.
Тогда было решено, что брат мой настолько погряз в душевной болезни, что уже не поддается излечению. Возможно, он страдает глубоким изъяном личности.
Я же знал, что на самом деле все гораздо хуже. Брат родился без стремления к успеху и честолюбия.
Нельзя показываться на люди в таком виде, — говорил я, видя его в шерстяных бежевых штанах чуть ли не до подмышек и в канареечной футболке на три размера мень-ше, чем нужно.
Ха. Какая разница, в чем я хожу? Это очень хоро-шая одежда.
Брату безнадежно недоставало чувства стиля и понимания того, что происходит в мире с точки зрения культуры. Спросите его, кто такая Дебора Уингер, и он ответит:
— Что, еще одна из этих ненормальных Финчей?
Зато попросите его объяснить, как именно работает ускоритель частиц, и он будет, не прерываясь, рассуждать несколько часов кряду. Даже нарисует цанговым каран-дашом схему.
Мне все это доставляло боль.
— Если ты приведешь в порядок прическу, — совето вал я ему,—то сразу будешь выглядеть куда красивее. Особенно если снимешь эти очки со стеклами толщиной три дюйма.
— Ха. А мне они нравятся. Я в них хорошо вижу.
Брат обладал очень специфическими симпатиями и антипатиями. В основном он сначала что-то любил — до тех самых пор, пока это «что-то» не наносило ему вреда. После этого он становился подозрительным и настороженным. Все существа на земле имели в отношениях с ним равные шансы — от собачонки до психотерапевта. Те, кому удавалось произвести на него впечатление особенно острыми умственными способностями, каким-то забавным трюком или количеством предлагаемой пищи, пользовались особенной благосклонностью. Если же в человеке не находилось ничего ценного и интересного, то он безжалостно отвергался. Так, как это произошло и с Финчами, и с нашими родителями.
Я завидовал отсутствию в его душе эмоциональных привязанностей. Меня раздирали на части и тащили в разные стороны, а брат казался совершенно свободным от всех душевных обязательств.
Одним из его пристрастий были поезда. Он мог часами ехать на машине за поездом, параллельно железнодорожным путям, независимо от того, есть там дорога или нет.
— Держись покрепче, — кричал брат, пытаясь перекрыть шум колес по гравию, — есть шанс, что мы перевернемся!
Еще он любил машины. Ему нравилось разбирать их на части, а потом снова собирать. Все бы ничего, но в нашем детстве он делал это на ковре в гостиной.
— Господи, Трои, что ты здесь творишь? Нельзя разбирать карбюратор прямо на ковре.
— Ха, — издавал он характерный звук. — Почему нельзя?
В понимании брата ковер был просто поверхностью. Кроме того, он обладал явным достоинством — был белым. Поэтому на нем очень хорошо были видны все темные, жирные от машинного масла, части двигателя.
Я очень скучал по брату и хотел его видеть постоянно. Мечтал о том, чтобы он забирал меня и возил с собой. Когда же он меня забирал из дома и увозил, я очень скоро уставал от постоянного мелькания поездов. В животе начинало бурчать, а брату нечего было сказать мне, кроме как:
— Смотри, служебный вагон.
— Знаешь, я мечтаю о большой жизни, — признавался я, рассматривая собственные волосы в зеркало заднего вида.
— Что ты имеешь в виду?
— Ну, знаешь, хочу, чтобы меня заметили. Хочу статьизвестным. Не хочу быть просто никем.
— Ха, — хмыкал он, — ну так становись слесарем-водопроводчиком. Люди все время замечают водопроводчиков.
Брат не стремился к общению с родителями и не страдал из-за них, как я.
— Если честно, мне на них совершенно наплевать, — признавался он.
Иногда я выходил из себя и начинал кричать:
— Отец, сволочь, даже не дает денег мне на еду! Не отвечает на мои звонки! Он совсем не хочет меня знать! Я готов проткнуть его столовым ножом!
На это брат очень спокойно отвечал:
— Да, от него действительно нет никакого толку.
На протяжении всей моей жизни брат оставался единственным человеком, на которого я мог положиться. Даже когда казалось, что между нами нет решительно ничего общего, я знал, что он надежен. Как математическая формула.
Спустя много лет ему поставят диагноз — слабая форма аутизма, известная под названием синдрома Аспергера. Этот диагноз объяснял его любовь к машинам, особую манеру речи и резкость натуры, а также поразительный и очень специфический интеллект. Именно поэтому он не имел желания что-то подробно обсуждать.
Иногда я думаю: может, если бы родители отвели его к врачу, а не отмахнулись от него, как от холодного и эмоционально закрытого ребенка, ему бы жилось лучше.
Потом я напоминаю себе, что в выборе медиков родители наши обладали весьма специфическим вкусом.
Помня об этом, я считаю, что брат оказался не столько заброшенным и одиноким, сколько внутренне надежно защищенным.
