— Боже, а что же мы будем петь? — поинтересовался я.
— Хороший вопрос.
Я перебрал в уме наш репертуар. «Стеклянное сердце» Блонди могло вызвать у кого-нибудь из слушателей неприятные воспоминания. «Достаточно — это достаточно» вполне бы могла сгодиться. Но для того чтобы эта песня зазвучала в полную силу, необходимы ударные. А кроме того, существовала опасность, что она подействует кому-нибудь на нервы и вызовет беспорядок. «Где-то» из «Вес-тсайдской истории»? Нет, нельзя. Это им сразу напомнит, что и они хотят жить где-то в другом месте.
— А как насчет «Ты зажигаешь мою жизнь»? — предложила Натали.
Вот это да! Сюрприз.
— Ты всерьез? — поинтересовался я.
— Почему бы и нет?
Эта песня требовала невероятного вокального мастерства.
— Ты что, считаешь, что мы с ней справимся?
Натали казалась преисполненной уверенности.
— Несомненно.
Так получилось, что мы с Натали исполнили песню «Ты зажигаешь мою жизнь» без фонограммы, вживую, перед чуткой и до крайности напичканной лекарствами аудиторией.
Мы явились в больницу через неделю. Дорис провела нас по замкнутому со всех сторон внутреннему дворику в большую просторную комнату с решетками на окнах и мебелью, которую не смог бы поколебать даже тайфун.
Некоторые из пациентов сидели свободно, кто, где хочет. Другие были привязаны к стульям; их охраняли трое санитаров. Всего в комнате находилось человек двадцать — двадцать пять: я еще ни разу в жизни не видел сразу столько несчастных, глубоко трагичных и потерянных душ.
В одно мгновение и сценическое волнение, и страх исчезли. Я чувствовал себя совершенно раскованно и свободно.
Дорис постаралась изо всех сил и, сдвинув полукругом стулья и кресла-каталки, соорудила для нас подобие сцены. Мы с Натали стали в центре этого полукругами я посмотрел на лица слушателей. Склоненные набок головы; открытые рты, из которых течет слюна; за-катившиеся глаза и кажущиеся неестественно длинными языки. Кто-то из слушателей постоянно раскачивался на стуле. Некоторые проявляли недовольство тем, что их привязали.
— ...твою мать, — грубо выругался отвратительный старик. Я с облегчением заметил, что как раз его-то и охраняет один из санитаров, поскольку его глаза смотрели не так туманно и бессмысленно, как глаза остальных пациентов. Грызло опасение, что он способен на буйную выходку.
— Нет-нет-нет. — Эти слова почти пропела женщина с самым волосатым лицом, какое я видел в жизни, не считая, конечно, собачьих. Даже лоб ее казался пушистым.
Неужели здесь не позволяют людям смотреть на себя в зеркало? Или душевнобольных лечат каким- то особенным лекарством, содержащим гормоны роста волос?
Натали откашлялась.
Я взглянул на нее и кивнул. Пора начинать.
Сначала, на нервной почве, наши голоса немного дрожали. Когда впервые выступаешь перед живой аудиторией, это обязательно происходит. Однако уже ко второму куплету мы полностью погрузились в творчество. Натали обладала действительно прекрасным голосом; он легко взлетел к перфорированному потолку и свободно парил там. Я закрыл глаза и пытался представить яркий свет софитов, погружающий нас в разноцветные волны. Видел перед собой притихших, благодарных слушателей, руками в дорогих кольцах прижимающих к глазам кружевные платки.
Именно поэтому жирный плевок так неприятно нас поразил.
— Сволочи! — произнес тот же безобразный старик. И опять злобно и грубо выругался. Теперь уже я видел, что он совершенно беззубый. Смачно откашлявшись, он плюнул прямо в нас.
Поскольку мы стояли очень близко друг к другу, он попал в лица нам обоим.
Мерзко было до жути.
И мы сделали единственное, что действительно могли сделать. Во всяком случае, это сделала Натали.
Она плюнула в ответ.
Кис-кис-кис, иди сюда
Я спал на белом ковре в комнате Натали, когда внезапно раздался громкий стук в дверь. Я подскочил и шлепнул Натали по свисающей с кровати волосатой ноге.
— Кто-то стучится.
— Натали, Огюстен, — прошептала Хоуп, —-откройте. Натали застонала и подняла голову. К щекам прилипли серьги с перьями.
— Который час? — Она протянула руку, пытаясь нащупать будильник, и сбросила на пол зажигалку.
— Господи, да ведь еще нет и пяти утра.
Она прищурилась в мою сторону усталыми припухшими глазами, потом вылезла из постели, одновременно заворачиваясь в простыню.
Я сел. Во рту стоял страшный вкус травки, пива и «Читос» Именно это сочетание компонентов и заставило меня впасть в бессознательное состояние на полу в комнате Натали.
Натали открыла дверь и зевнула.
— Что тебе надо?
Хоуп была в ночной рубашке, а к груди крепко прижимала Фрейда.
— Что ты делаешь с бедным котиком?
Сестра вошла в комнату, и Натали закрыла за ней дверь.
— Фрейду нехорошо, — сообщила Хоуп. На лице ее застыло выражение глубокой озабоченности, даже боли.
Я быстро осмотрел кота на предмет признаков жестокого боя — ни ссадин, ни запекшейся крови. Даже уши целы.
— Выглядит прекрасно, — возразил я.
— Ничего прекрасного, — резко ответила Хоуп. — Мне кажется, он умирает.
— О нет, — простонала Натали, забираясь обратно в кровать и пытаясь расправить запутавшуюся между ног простыню. — Хоуп, прими, пожалуйста, валиум и отправляйся спать. Твой кот совершенно здоров.
— Ничего подобного. Он умирает. Он сам мне это сказал.
Наверное, я еще не протрезвел. -Что?
— Он разбудил меня пятнадцать минут назад. Я как раз в этот момент видела про него сон. О том, что его пожирает белая капля. Это было просто ужасно, ребята. Настоящий кошмар. И вдруг, совершенно внезапно, я проснулась, а он свернулся возле моего лица и мурлычет.
— Хоуп, что ты такое болтаешь? — Натали закрыла глаза и натянула на голову подушку.
— Так вы что, ребята, ничего не понимаете?
— Не понимаем чего? — уточнил я. — Что ты, наконец, окончательно рехнулась?
— Фрейд при помощи этого сна посылал мне сообщение. Говорил, что умирает.
Хоуп заметно дрожала, и кот изо всех сил пытался вырваться из ее объятий. Однако хозяйка держала его крепко. Я постарался просветить заблудшую душу.
— Хоуп, Фрейд вовсе не хотел тебе сказать, что умирает. Он вообще ничего не хотел сообщить тебе посредством сна. Он просто кот.
— Нет, он не просто кот.
— Отправляйся спать — отрезала Натали. Она потянулась к свету, собираясь его выключить.
