— Это Дейрдре. Она пациентка моего отца, и у нее психическое расстройство.
Я читал детективы и знал, что Хоуп пытается навести порядок. Подтекст был таков: «На ее месте могла бы оказаться и ваша мать, сержант, так что обращайтесь с нею повежливее».
Полицейским было глубоко начхать — главное, что наручники надежно защелкнулись и психопатка не может их покусать, пока они тащат ее из дома в машину. Мамины каблуки громко стучали по ступеням крыльца, а мне было страшно и грустно видеть ее в таком состоянии. А еще я подумал, что с Кристиной Кроуфорд, все ли у нее в порядке?
В гостиной рыдала Дороти, и Хоуп присела рядом, чтобы ее успокоить.
Я вышел на задний двор. Разбитые хрустальные бокалы поблескивали в траве, свет из кухонного окна отражался в разбросанных повсюду серебряных вилках, ножах и ложках. Из-за этого двор казался магической декорацией. Я бы вовсе не удивился, увидев Мэри Осмонд в белом с блестками платье, распевающую «Бумажные розы».
Ты просто сексуальный объект
На обратной стороне обертки от батончика «Нестле» оказалась записка. Я прочитал: «Ты просто сексуальный объект». Батончики купил внизу, в автомате рядом с мороженым. Купил для Букмена. Он съел половину, отдал остальное, а потом написал эту самую записку и сунул ее мне. Все это происходило возле кровати, на которой лежала моя мать, без сознания, в черном мохнатом свитере, перепачканная детской присыпкой «Джонсоне бэби».
Мне почти исполнилось пятнадцать, Букмену — тридцать четыре. Наш бурный роман был в разгаре.
Мы жили в мотеле «Трэдвэй инн» в Ньюпорте, Род-Айлэнд. Я, Букмен, Хоуп, Дороти и доктор.
Ну и конечно, моя мать.
Все мы оказались здесь из-за нее. Она снова спятила. И на этот раз дело обстояло очень серьезно.
Вместо того чтобы отправить маму в лечебницу, Финч решил остановиться в мотеле в Ньюпорте, чтобы круглосуточно за ней наблюдать. Лечение состояло в следующем: мама рисовала губной помадой цифру «5» на любой гладкой поверхности, бросалась в ярости на каждого, кто показывался на глаза, крушила казенную мебель. Она даже соскребала обгрызенными ногтями с потолка штукатурку и ела.
Мы по очереди за ней следили. Хоуп и доктор уже отдежурили свою смену и теперь отсыпались в одной из трех снятых комнат. На пост заступили мы с Нейлом.
Из-за лекарств, которыми напичкал ее Финч, мать крепко спала. Я радовался, потому что ее истерики меня приводили в ужас. Сам я не спал три дня кряду. Спать хотелось страшно, но я не спал — боялся, как бы она что-нибудь с собой не сделала. А сейчас Букмен передал записку мне. Я прочитал ее и показал ему язык. Он улыбнулся. Потом на свободном клочке нацарапал еще что-то. Я прочитал: «У тебя самые красивые глаза на свете».
Мне достались мамины глаза — все так говорили. А меня это пугало; я боялся, что вместе с глазами я унаследовал и то, что за ними кроется, — то, из-за чего она верила, будто может не только разговаривать с мертвыми, но и курить с ними в ванной комнате.
Сидя возле кровати, я начал думать о том, что бы произошло, если бы тогда я не лег в психбольницу, а продолжал ходить в школу. Ведь меня ждали там уже следующим утром. Что бы тогда было? Даже если бы я хотел ходить в школу, все равно в моем мире для нее не нашлось бы места. Я старался представить, что сказала бы на моем месте эта сучка Косби — если бы сейчас здесь в мохнатом свитере лежал ее отец. «Нет, папочка, Толстый Альберт вовсе не прячется в углу с топором в руках. Ты сам и есть Толстый Альберт, как ты не поймешь?»
Я пробовал позвонить отцу (разумеется, с оплатой получателем), чтобы сказать ему, что случилось с мамой. Вдруг он пожалеет меня и куда-нибудь заберет, увезет. Как обычно, он отказался оплачивать разговор. Я решил, когда мы все вернемся, первым делом послать ему наложенным платежом фаллос. «Что это?» — удивится он прямо перед почтальоном. А потом откроет коробку и увидит фаллос длиной девять дюймов.
Я сидел на жестком виниловом стуле, Букмен сидел рядом, на другом таком же стуле, и я спрашивал себя, вернется ли когда-нибудь жизнь в нормальное русло. Что, если мать больше не поправится? Если не удастся вернуть ее оттуда, где она сейчас? А самое главное, во что превратит мои волосы дешевое мотельное мыло?
Когда мать впервые попала в больницу, мне было всего восемь лет. Она не возвращалась так долго, что я даже забыл ее лицо. Я начал бояться, что она уже никогда не вернется домой. А когда это все-таки произошло, показалось, что вернулась не вся она, а лишь ее часть. Какая-то скучная, печальная. Словно ей хирургическим путем удалили кусок души.
С началом лечения у доктора Финча она уже сходила с ума каждую осень. Как будто ум ее регулярно отправлялся на зимнюю распродажу. Иногда доктор увозил ее в какой-нибудь мотель, и они оставались там в течение четырех-пяти дней, вместе проходили через случившееся обострение. В других случаях ее отправляли в больницу — обычно недели на две. Навещать ее в больнице было очень тяжело. Не потому, что мать не вписывалась в компанию других психов, а как раз потому, что она слишком хорошо в нее вписывалась.
Каждый раз, когда мать слетала с катушек, я надеялся, что это в последний раз. Она и сама потом говорила:
— Думаю, что это был последний случай. По-моему, я наконец прорвалась к подсознанию.
В течение нескольких месяцев я верил, что она вернулась, чтобы остаться здесь, со мной. Примерно как если бы моей матерью была рок-звезда, постоянно разъезжающая по свету. Интересно, есть ли дети у Бенатар? И если есть, то сидят ли они в надежде, что тур под названием «Ад создан для детей» окажется для их матери последним?
В конце концов я задремал. И, наверное, Букмен перенес меня, потому что проснулся я на кровати, под пледом. Я был в рубашке, хотя джинсы с меня сняли.
— Тебе получше? — усаживаясь на другую кровать и закуривая, спросил он.
Я ощущал такую тяжесть, словно проспал несколько месяцев.
— Не знаю. Сколько я спал?
— Около часа.
— А как мама?
— Все еще спит.
Мне хотелось снова заснуть, но в уме постоянно крутился наш с ней разговор, который произошел как раз перед тем, как она впала в забытье.
— У тебя все в порядке? — спросила она.
-Да.
— Ты уверен?
-Да.
— Откуда ты знаешь?
— Просто уверен.
— А мне кажется, у тебя что-то не так.
Так продолжалось в течение двадцати минут. Если бы она спросила один раз, я чувствовал бы себя лучше — как будто она все еще моя мама и беспокоится за меня. Однако из-за того, что она спрашивала, словно заезженная пластинка, я очень ясно ощущал всю полноту ее безумия.
Финч сказал, что мама сошла с ума потому, что влюблена в него и боится это признать. Постоянно подавляемое чувство к нему и привело ее к болезни.
— Мне необходимо с тобой поговорить, — сказал Нейл.
Я понял, что тупо смотрю в пол, и поднял глаза.
-Да?
