увеличивающийся просвет и наконец увидела кусочек голубого утреннего неба. Затем внезапно крышка люка откинулась, и перед Вирджинией Максон возникло страшное лицо дикаря.
На темной коже вокруг глаз и рта обозначились свирепые морщины. В верхней части обоих ушей были вдеты блестящие тигриные клыки. Ушные мочки оттягивались до коричневых плеч под весом тяжелых колец. Последним штрихом в портрете этой омерзительной физиономии явились отточенные зубы, покрытые чем-то черным.
Но это было еще не все. Следом за ним в люк заглянула еще пара десятков столь же свирепых рож. Вскрикнув, Вирджиния Максон бросилась назад в каюту. За спиной раздался топот множества ног, сбегающих по трапу.
Когда Номер Тринадцать покинул бунгало, в его сердце разыгралась буря противоречивых эмоций. Его маленький мир был полностью разрушен. Его создатель, человек, которого он считал своим единственным другом и благодетелем, неожиданно ополчился против него. Обожаемое им прекрасное создание либо исчезло, либо погибло. Так сказал Синг. А сам он, как оказалось, — ничто, жалкое убожество. В мире не было для него места, и даже если он отыщет Вирджинию Максон, то она, как заверил его фон Хорн, лишь отшатнется от него и станет презирать от всей души.
Не имея определенной цели и лишившись надежд, он шел под проливным дождем, не замечая ни дождя, ни вспышек молний, ни оглушительных раскатов грома. Наткнувшись на ограду, он остановился, машинально присел на корточки, опершись о забор спиной, и там, посреди яростного шторма, подавил бурю, бушевавшую в его собственной груди. Вновь и вновь возникавшие в его неискушенном сердце кровожадные помыслы он усмирял воспоминаниями о нежном невинном лице девушки, чей образ занял место божества во внутреннем храме его личности.
— Он создал меня, не дав мне души, — повторял он про себя вновь и вновь, — но я обрел душу, моей душой станет она. Фон Хорн не сумел объяснить мне, что такое душа. Он сам этого не знает. Никто из них не знает. Я умнее их, потому что познал, что есть душа. Ее нельзя увидеть глазами, потрогать руками, но тот, кто имеет душу, знает, что она у него есть, ибо она наполняет всю грудь чувством великой чудесной любви к чему-то бесконечно более возвышенному, чего человек не в состоянии постичь примитивными органами чувств, чему-то такому, что возносит человека над бездушными животными и человеческими тварями. Пусть говорят, что у меня нет души, я же буду знать, что она у меня есть, я ее обрел. Отныне она не даст мне причинить другим зло, которое профессор Максон причинил мне, а он-то не сомневается в том, что обладает душой. Она не позволит мне упиваться собственной жестокостью, подобно фон Хорну, а я уверен, что и он считает, будто у него есть душа. И если у дикарей, которые явились сегодня сюда убивать, есть душа, то я счастлив иметь душу такую, какую сам выбрал. Такая, как у них, мне не нужна.
Так он рассуждал, пока не наступил внезапный экваториальный рассвет. Буря улеглась, и при свете дня Номер Тринадцать увидел, что он не один. Вокруг него вповалку лежали одиннадцать монстров, которых он ночью выгнал из бунгало. При их виде он понял, что на Него легла новая ответственность. Оставить их здесь — означало неминуемую смерть профессора Максона и китайца. Выпустить в джунгли — подвергнуть той же участи Вирджинию Максон, которая скорее всего бродит там в поисках лагеря; Номер Тринадцать не мог поверить, что она мертва. Невозможно было представить, что он ее больше никогда не увидит. Не зная почти ничего о смерти, он не мог вообразить, что это прекрасное жизнерадостное создание вообще может когда-либо умереть.
Молодой гигант решил покинуть лагерь, отчасти из-за жестоких слов, брошенных накануне ему в лицо профессором Максоном, но главным образом из-за девушки, которую нужно было отыскать. Разумеется, он и понятия не имел, где ее искать, но, как объяснил фон Хорн, они находились на маленьком острове, а потому он не сомневался в том, что со временем девушка отыщется.
Посмотрев на сидящих рядом монстров, он пришел к выводу, что единственный выход — взять их с собой. Ближе всех к нему лежал Номер Двенадцать. Подойдя к нему, он ткнул его в бок рукояткой кнута, который оставил при себе.
— Вставай, — сказал Номер Тринадцать.
Тот поднялся, косясь на кнут.
— Мы здесь никому не нужны, — продолжал Номер Тринадцать. — Я ухожу и забираю всех вас с собой. Мы найдем место, где можно жить мирно и свободно. Тебе разве не надоела неволя?
— Надоела, — ответил Номер Двенадцать, не опуская глаз с плетки.
— Не нужно бояться кнута, — сказал красавец-гигант. — Я никого не стану бить, если меня будут слушаться. Разбуди остальных и передай им мои слова. Со мной должны пойти все. Тех, кто откажется, я заставлю кнутом.
Номер Двенадцать сделал все, как было велено. Монстры стали совещаться между собой. Через несколько минут Номер Тринадцать щелкнул кнутом, привлекая их внимание.
— Пошли! — скомандовал он, направляясь к воротам.
За ним последовало девять монстров, но Номер Десять и Номер Три не сдвинулись с места. Молодой гигант вернулся к ним быстрым шагом, остальные остановились, наблюдая за ними, готовые наброситься на своего нового хозяина, если те двое окажутся сильнее.
Бунтари попятились, издавая злобное рычание.
— Пошли! — повторил Номер Тринадцать.
— Мы останемся здесь, — прорычал Номер Десять. — Мы еще не расправились с Максоном.
Просунув руку в петлю на конце кнута, так что он свесился рукояткой вниз, Номер Тринадцать вцепился Номеру Десять в горло. Он хотел одержать победу без помощи плетки, которой все они боялись, с тем, чтобы облегчить себе дальнейшую работу.
Монстр пригнул голову, выставил веред руки, и в следующую секунду они сцепились, словно две огромные гориллы, нанося друг другу удары.
Понаблюдав с секунду за схваткой, Номер Три бросился на помощь товарищу. Могучими руками Номер Тринадцать наносил тяжелые удары по лицу и голове противника, который оборонялся, пуская в ход длинные неровные клыки. Соперники покрылись кровью. Номер Три бросился в бой с яростью обезумевшего быка, пытаясь схватить молодого гиганта за горло, но тот всякий раз отшвыривал его в сторону. Слабоумных зрителей охватило возбуждение, и вот уже один из них, почти безмозглый, в безотчетном порыве вклинился между дерущимися и стал бить и кусать Номера Тринадцать. Это подстегнуло остальных — в следующее мгновение на белого гиганта навалились все монстры.
Силы противников были явно неравны: одиннадцать против одного — слишком мало шансов на победу, даже с такими мощными мускулами. И хотя Номер Тринадцать имел одно неоспоримое преимущество — высокоразвитый интеллект, — он мало что мог сделать против сонма чудовищ. Едва ему удавалось стряхнуть их с себя, как волосатые лапы хватали его за ноги, и он снова оказывался на земле.
Перемещаясь по территории, они приблизились к ограде, где, упершись спиной в стену, Номеру Тринадцать удалось наконец встать на ноги, и он стал отбиваться от ближайших монстров тяжелой рукояткой кнута. И без того запыхавшиеся монстры отпрянули, и молодой гигант, не давая им передышки, бросился в самую гущу, осыпая градом ударов.
В результате, как он и предвидел, монстры бросились врассыпную, спасаясь от безжалостного кнута, и Номер Тринадцать вновь стал хозяином положения. Четверо монстров, испытавших на себе силу его кулаков, остались лежать на земле, остальные зализывали раны.
Не давая им опомниться, Номер Тринадцать погнал монстров к воротам, и на сей раз никто не посмел ослушаться. Разбив их на пары, он велел им нести тела товарищей, потерявших сознание, и повел за собой в джунгли.
Так Номер Тринадцать впервые ступил в мир вместе со своим устрашающим племенем, идя на поиски любимой девушки.
В лесной чаще они остановились, чтобы подкрепиться знакомыми им фруктами, которые составляли основную часть их рациона, и со свежими силами двинулись следом за вожаком. Тот шел без цели в тени великолепия тропических цветов. Из двенадцати лишь вожак видел окружающую красоту и ощущал странное таинственное воздействие незнакомого мира, в котором они оказались. Следуя на запад, они вышли к берегу и впервые увидели водное пространство — маленькую бухту, за ней широкий пролив, а вдалеке — размытые очертания острова Борнео.
Ту же сцену вместе с ними, но с другого места, а потому незамеченные, наблюдали еще двое, — ласкар,
