да некоторые повести из жизни животных и дикарей. Звери особенно занимают его: он готов целыми часами вчитываться в записки какого-нибудь исследователя Африки, и были случаи, когда я заставал его ночью, в постели, за чтением книги Карла Хагенбека о зверях и дикарях.
Мать мальчика нервно топнула ногой по предкаминному коврику.
— И вы, конечно, запретили ему это? Краска выступила на бледном лице мистера Мура. Мистер Мур бормотал в замешательстве:
— Я… я… пробовал взять у него книгу… но, знаете, у вашего сына такие мускулы… Он слишком силен для своих лет.
— Он не дал вам отобрать у него книгу? — спросила мать.
— Да, — признался учитель, — он удержал ее силой. Вообще он мальчик добрый и в этом случае был вполне корректен. Но… он превратил нашу маленькую стычку в игру: он убеждал меня, что он — горилла, а я — шимпанзе, и что я хочу отнять у него добычу. С диким рычанием, какого я еще никогда не слыхал, он налетел на меня и, подняв меня в воздух у себя над головой, швырнул к себе на постель. После этого он сделал вид, будто душит меня, а затем вскочил на мое простертое тело и издал страшный, пронзительный крик, причем объяснил, что так кричат обезьяны самцы, когда торжествуют победу. Закончил он тем, что понес меня к двери, выставил за порог и заперся в своей комнате на ключ…
Несколько минут царило молчание. Наконец, мать мальчика сказала серьезно:
— Вы должны, мистер Мур, сделать все возможное, чтобы прекратить эти выходки, потому что мой Джек…
Но она не докончила фразы, так как в это мгновение за окном раздался громкий протяжный крик: 'Хо-о-гоп!'
И дама, и учитель вскочили со своих кресел.
Комната была на втором этаже; перед домом стояло высокое дерево, ветви которого свешивались к самым окнам: среди его листвы сидел тот, о ком сейчас шел разговор, высокий, хорошо сложенный, красивый мальчик. Он с изумительной легкостью балансировал на сгибавшейся под его тяжестью ветке. Увидев в окно испуганные лица, он радостно вскрикнул.
Мать и воспитатель кинулись к окну, но едва они сделали несколько шагов, мальчик проворно прыгнул с дерева в комнату.
— Дикарь из Борнео приехал в Лондон! — воскликнул он звонким голосом и пустился исполнять военный танец вокруг встревоженной матери и шокированного учителя. Затем он обхватил ее шею руками и поцеловал в обе щеки.
— О мама! — кричал он. — Вилли Гримсби видел вчера в мюзик-холле удивительную ученую обезьяну. Она делает все, что угодно: ездит на велосипеде, ест ножом и вилкой, считает до десяти и умеет делать еще много-много чудесных вещей! Можно мне пойти посмотреть на нее? О мама, умоляю тебя, мамочка, пусти меня…
Нежно похлопав ребенка по щеке, мать отрицательно покачала головой. — Нет, Джек, — сказала она, — ты знаешь, я не одобряю подобных зрелищ.
— Я не понимаю, почему ты мне не позволяешь, мама, — отозвался обиженный мальчик. — Всем другим мальчикам позволяют, они часто ходят в зоологический сад, а меня ты даже туда не пускаешь. Можно подумать, что я — девочка, или… или… трусишка, маменькин сыночек, который боится даже запертых в клетку зверей…
— Ах, папа! — воскликнул он, обращаясь к высокому сероглазому мужчине, который как раз в эту минуту появился в дверях. — Папа, папа, неужели мне нельзя туда пойти?
— Куда, мой мальчик? — спросил отец.
— Он хочет пойти в мюзик-холл, где показывают ученую обезьяну, — пояснила мать, делая отцу предостерегающие знаки.
— Какую обезьяну? Вероятно, Аякса?
Мальчик кивнул головой.
— Я понимаю твое желание, сынок, — сказал отец улыбаясь. — Я и сам не прочь посмотреть этого удивительного зверя. Говорят, эта обезьяна делает чудеса. Рост у нее тоже необыкновенный: обычно человекообразные бывают гораздо ниже и меньше… Пойдем-ка все мы посмотреть Аякса! Что ты на это скажешь? — обратился он к жене, но та энергично закачала головой и, повернувшись к мистеру Муру, напомнила ему, что Джеку пора идти заниматься.
Когда ученик и учитель вышли, она быстрыми шагами подошла к мужу.
— Джон, надо принять какие-нибудь меры, чтобы отбить, наконец, у Джека охоту мечтать о хищных зверях и девственных лесах. Боюсь, что эти наклонности унаследованы им от тебя. Ты ведь по себе знаешь, как силен бывает этот зов дикой природы и какое требуется напряжение душевных сил, чтобы воспротивиться ему! Сколько пришлось тебе вынести борьбы, чтобы подавить в себе эту безумную, эту болезненную жажду — снова окунуться в жизнь джунглей, где ты провел свое детство! И кому же, как не тебе, знать, какая ужасная судьба грозит Джеку, если он поддастся этому влечению к дикой природе!
— Мне думается, ты сгущаешь краски, милая Джэн, — возразил ее муж. — Такие чувства, как любовь к первобытным лесам, едва ли подчиняются закону наследственности. Я считаю, что под влиянием материнских страхов ты слишком стесняешь свободу Джека. Любовь к природе и к животным присуща каждому здоровому нормальному мальчику, и кто бы в его возрасте не захотел посмотреть эту дрессированную обезьяну? Ведь из того, что Джеку хочется видеть Аякса, отнюдь не следует, что, когда он подрастет, он решит взять себе в жены гориллу. Не надо же огорчаться, моя дорогая, и не будем лишать нашего мальчика его удовольствий.
И Джон Клейтон, лорд Грейсток, обнял жену за талию, добродушно засмеялся и, нагнувшись, поцеловал ее. Потом он сказал более серьезным тоном:
— А жаль, милая Джэн, что ты никогда не рассказывала Джеку моих приключений в джунглях и мне тоже не позволяла открыть ему эту тайну. Мне кажется, ты делаешь большую ошибку: если бы я рассказал нашему мальчику, как тяжело жилось Тарзану из обезьяньего племени в первобытных лесах Африки, я думаю, это уничтожило бы в нем всякое желание испытать подобную жизнь; ведь она кажется мальчикам такой привлекательной и сказочно-прекрасной только потому, что они не знают ее. Я должен открыть Джеку глаза на то, какова эта жизнь на самом деле, и она раз и навсегда потеряет для него всякую прелесть.
Но леди Грейсток лишь покачала головой. Муж не раз убеждал ее рассказать мальчику историю Тарзана, но она не могла с ним согласиться.
— Нет, нет, Джон, — говорила она. — Я никогда не позволю, чтобы мы сами прививали мальчику те мысли и чувства, от которых хотим его избавить.
Вечером они опять заговорили о том же, но на этот раз вопрос был поднят самим Джеком. Мальчик читал книжку, свернувшись клубочком в большом кресле; вдруг поднял голову и обратился к отцу.
— Ну что же, папа, — спросил он, прямо подходя к делу, — ты пустишь меня посмотреть Аякса?
— Мама не разрешает, — ответил отец.
— А ты?
— Это неважно! — уклончиво ответил лорд Грейсток. — Достаточно того, что мама не позволяет.
Мальчик задумался и несколько минут сидел молча.
— А я все-таки увижу Аякса, — сказал он вдруг решительно. — Я ничем не хуже Вилли Гримсби и других мальчиков, которые ходят смотреть обезьяну. Обезьяна ничего им не сделала, не тронет и меня. Я мог давно уйти без спроса, но не хотел. А теперь я заранее предупреждаю тебя, что Аякса я все-таки увижу.
Ничего вызывающего или непочтительного не было в тоне этих слов. Мальчик спокойно констатировал положение вещей. Отец с трудом сдерживал улыбку: ему не хотелось показать сыну, что он восхищается его мужеством.
— Твоя откровенность мне нравится, Джек, — сказал он. — Я тоже буду откровенен: если ты без позволения уйдешь смотреть Аякса, я накажу тебя; я никогда не применял к тебе телесного наказания, но если ты ослушаешься матери, я буду вынужден применить его.
— Хорошо, папа, — ответил мальчик, а затем прибавил, — я сам приду к тебе за наказанием, папа, как только вернусь от Аякса.
Мистер Мур занимал комнату рядом с комнатой своего юного воспитанника. Каждый вечер перед тем,
