помещение открывается по указанию того, кто управляет из кабины. Каждый парашют прикреплен к торпеде отдельным кабелем. Я ожидаю, что около половины из них оторвется в процессе первого существенного снижения скорости торпеды, что позволит остальным удержаться и затормозить аппарат до той степени, чтобы я смог безопасно открыть дверь и выпрыгнуть со своим собственным парашютом и кислородным контейнером.
Момент отбытия приближался. Мы с Джимми спустились на землю и сейчас мне предстояло самое трудное дело — попрощаться с преданными друзьями и сотрудниками. Мы не говорили много, нас слишком переполняли чувства, но среди нас не найти было ни одного сухого глаза. Ни один из работников- мексиканцев без исключения не мог понять, почему нос торпеды не направлен вертикально вверх, если цель, назначенная мною — действительно Marte. Ничто не могло убедить их, что я не выстрелю на короткую дистанцию и не нырну грациозным носом драндулета вниз — прямо в Тихий океан — разумеется, если я вообще стартую, в чем многие из них сомневались.
Все вокруг хлопали в ладоши, а затем я поднялся по приставной лестнице, прислоненной к боку торпеды, и вошел внутрь. Закрывая дверь внешней оболочки, я увидел, как мои друзья садятся в вагонетки и уезжают прочь, поскольку я распорядился, что никто не должен находиться в пределах мили от ракеты в момент старта. Я боялся, что они пострадают от ужасных взрывов, которые должны были сопровождать старт. Я запер внешнюю дверь на большие болты вроде подвальных, закрыл внутреннюю дверь и запер ее. Затем я занял свое место в кресле перед управлением и застегнул ремни, которые прикрепляли меня к креслу.
Я посмотрел на часы. Оставалось девять минут до часа Ноль. Через девять минут я буду на пути в великую пустоту. Или же через девять минут я буду мертв. Если все пойдет не так, как надо, катастрофа начнется и закончится за ничтожную долю секунды сразу после того, как я дотронусь до первой кнопки управления пламенем.
Семь минут! У меня пересохло горло. Хотелось пить, но уже не было времени.
Четыре минуты! Тридцать пять миллионов миль — это очень много миль, если считать их по одной, но я собирался преодолеть их за сорок — сорок пять дней.
Две минуты! Я проверил кислородный прибор и открыл клапан немного шире.
Одна минута! Я подумал о покойной матери. Не может ли случиться так, что где-то там, в безднах космоса, она ждет меня?
Тридцать секунд! Моя рука легла на панель управления. Пятнадцать секунд! Десять, пять, четыре, три, два…
Один!
Я повернул переключатель. Послышался приглушенный рев. Торпеда рванулась вперед. Я стартовал!
Я был все еще жив и понял, что старт прошел успешно. Я глянул в боковой иллюминатор в тот момент, когда торпеда начала движение, но ее начальная скорость была такой ужасной, что я увидел только размазанное пятно вместо рванувшегося назад пейзажа. Я одновременно ужаснулся и восхитился той легкостью и совершенством, с которыми был осуществлен старт, но должен признаться, я был немало удивлен тем, что в кабине почти ничего не почувствовалось. У меня было такое чувство, что гигантская рука вдруг прижала меня к спинке кресла, но это почти тотчас прошло, и сейчас ощущение почти не отличалось от того, которое можно испытать, сидя в удобном кресле в уютной гостиной на terra firma.
После первых нескольких секунд, которые потребовались чтобы пройти через атмосферу Земли, я утратил ощущение движения. Сейчас, когда я сделал все, что было в моих силах, следовало предоставить остальное инерции, гравитации и судьбе. Освободив ремни, которые удерживали меня в кресле, я прошелся по кабине поглядеть в разные иллюминаторы, из которых несколько располагались по бокам, килю и верху торпеды.
Космос был черной пустотой, испещренной бесчисленными точками света. Землю я не мог видеть, поскольку она находилась точно за кормой, прямо впереди был Марс. Все, казалось, было в порядке. Я включил электрический свет и, расположившись у стола, сделал первые записи в журнале. Затем еще раз проверил разные расчеты времени и расстояний.
Из моих вычислений следовало, что примерно через три часа после старта торпеда должна будет двигаться прямиком к Марсу, и время от времени я проводил наблюдения через широкоугольный телескопический перископ, который был смонтирован объективом вровень с внешней поверхностью оболочки торпеды, но результаты были не вполне обнадеживающими. Уже через два часа Марс был прямо по курсу — траектория выпрямлялась быстрее, чем должна была. У меня появились дурные предчувствия. Что было не так? Где в наши тщательные вычисления вкралась ошибка?
Я оставил перископ и посмотрел вниз через главный килевой иллюминатор. Внизу и впереди была Луна, великолепное зрелище, если разглядывать его сквозь прозрачную пустоту космоса с расстояния на семьдесят две тысячи миль меньше, чем я видел ее до сих пор, и без земной атмосферы, которая снижает видимость. Кратеры Тихо, Платона и Коперника явственно выделялись на медном диске великого спутника, углубляя по контрасту тени Моря Ясности и Моря Спокойствия. Острые пики Апеннин и Алтая были видны так отчетливо, как я их видел только в самый большой телескоп. Я был сильно взволнован, но также и серьезно обеспокоен.
Три часа спустя я был менее чем в пятидесяти девяти тысячах миль от Луны, и если раньше ее вид был великолепен, то теперь он просто не поддавался описанию — но пропорционально возрастали и мои опасения, я бы даже сказал, в квадрате по отношению к растущему великолепию. Через перископ я наблюдал, как условная линия моей траектории проходит через плоскость Марса и опускается за нее. Я понимал со всей определенностью, что в этом случае я никогда не достигну своей цели. Я старался не думать о том, какая судьба меня ждет, а вместо этого стал искать ошибку, которая послужила причиной этой катастрофы.
В течение часа я перепроверял различные вычисления, но не мог найти ничего, что пролило бы свет на причину моего несчастья. Затем я выключил свет и посмотрел вниз через килевой иллюминатор на Луну.
Ее там не было!
Перейдя к иллюминатору в боку кабины, я взглянул через одно из толстых круглых стекол наружу, в пустоту космоса. На мгновение я был заморожен ужасом: прямо за бортом вырисовывался огромный мир. Это была Луна, уже менее чем в двадцати трех тысячах миль; и я двигался к ней со скоростью тридцати шести тысяч миль в час!
Я прыгнул к перископу. Несколько последующих секунд я совершал вычисления в уме с такой скоростью, что вполне мог установить рекорд всех времен. Я наблюдал отклонение нашего курса в направлении Луны, следя за ней в линзы перископа, я вычислил расстояние до Луны и скорость торпеды, и пришел к заключению, что у меня есть более чем существенный шанс миновать громадный шар. Я боялся только прямого столкновения, так как наша скорость была столь велика, что притяжение Луны не могло удержать нас, если только мы пройдем от нее на расстоянии хотя бы нескольких сотен футов. Но было совершенно очевидно, что она повлияла на наш полет, и с осознанием этого ко мне пришел ответ на измучивший меня вопрос.
Я мгновенно вспомнил известную среди издателей историю о первой совершенной книге. Однажды было сказано, что до сих пор не удалось издать ни одной книги, в которой не было хотя бы одной опечатки. И вот большое издательство взялось издать идеальную книгу. Гранки были читаны и перечитаны дюжиной разных экспертов, страницы подверглись такой же тщательной корректуре. Наконец шедевр был готов для печати — без ошибок! Книга была отпечатана, переплетена и разослана публике, а затем выяснилось, что опечатка вкралась в название на титульном листе. Со всеми нашими тщательными расчетами, со всеми проверками и перепроверками мы просмотрели очевидное: мы совершенно не приняли во внимание Луну.
Объясните это, если можете; я не могу. Это был один из тех случаев, когда хорошая команда проигрывает плохой; это было невезение, и основательное. Насколько серьезным оно было, я даже не пытался оценить в тот момент, я только сидел у перископа и смотрел, как Луна несется по направлению к нам. По мере того, как мы приближались, она представляла самое великолепное зрелище, которому мне доводилось быть свидетелем. Каждый горный пик и кратер выделялись в деталях.Даже невысокие вершины менее пяти тысяч футов были мне ясно различимы, хотя должно быть, значительную роль в этой иллюзии
