повез всех туда. И меня, конечно, тоже. Я впервые увидела таких свободных людей, какие были там, на Винзаводе. Они улыбались друг другу, им было весело, и никто не говорил никому, что так нормальные люди не одеваются, и таких надо в психушке держать, или что-нибудь подобное. Там был такой прекрасный отдельный мир! И, конечно, все выпивали за выставку Леонида, и мне пришлось выпить водки, а это мне нельзя – я сразу теряю силы. К тому же я двое суток не ела.
– Остальное я видел, – улыбнулся Иван. – Ты уснула на ковре в мастерской.
– Проснулась и увидела тебя. И моя жизнь перевернулась.
– Моя тоже. – Иван обнял ее, спрятал лицо в ее светлых волосах. – Только я этого не понял. Мне же и в голову не могло прийти, что такое бывает, – виновато объяснил он. – Я подумал, ты обычный богемный мотылек, я их у мамы много перевидал. Дурак, в общем. Мог бы сразу насторожиться. И стихи, и вообще…
Все-таки она устала. Ну конечно, даже он устал, хотя всего лишь ждал ее под стенами тюрьмы. А она была в тех стенах. Совсем не для нее были такие испытания!
«Да еще гемоглобин», – с тревогой подумал Иван.
На берегу озера, прямо над обрывом, лежал большой плоский камень. Иван сел на него, притянул Северину за руку и посадил себе на колени. Она закрыла глаза и замерла у его груди.
– Ты на одного кита похожа, – сказал он, гладя ее по голове. – Я его в Норвежском море видел.
– Почему?
Она подняла голову и посмотрела на него не с удивлением, а с тем глубоким вниманием, которое он успел в ней полюбить. Впрочем, он все успел в ней полюбить.
– Не похожа, а просто я смотрел на того кита так же, как на тебя смотрю. С таким же восторгом. Я их вообще-то много видел, китов, в Атлантике особенно. Но обычно видишь только фонтан и плавник. А в тот раз наше судно легло в дрейф в Норвежском море, и он подплыл и стал плавать огромными кругами, подныривать под днище. – Иван покачивал Северину на руках, убаюкивал ее. – Он нас почему-то совсем не опасался. Но все равно ошеломлял. Каждым своим движением. В ките ведь нет ничего обычного, ничего обыденного. Но и страха он у меня не вызвал. Я просто благодарил судьбу за то, что она позволила мне его увидеть. У него глаз размером с человеческую голову. Он поднимал хвост, фыркал, воду рассекал плавником, подныривал под левый борт и выныривал из-под правого. Я смотрел на него и понимал, что такое счастье. Я его чувствовал всеми печенками.
Иван никому еще не рассказывал про того кита. Он думал, невозможно рассказать, что он чувствовал тогда. Оказалось, возможно.
– А что он сделал потом? – спросила Северина.
Иван думал, что она уснула. Но она не спала, а слушала его.
– Уплыл.
– Я не уплыву, – серьезно сказала она. – Даже если я действительно на него похожа.
Иван засмеялся.
– А я и не отпущу. Все-таки ты не кит, а просто девочка, хоть и редкостная. Нечего тебе делать одной в океане.
Северина снова положила голову ему на грудь, прислушалась.
– Ты смеешься, – сказала она. – Но сердце у тебя очень серьезное.
– Это плохо?
– Это не может быть плохо. Это ты.
– Посидим еще немного? – попросил он.
Ему страшно жаль было, что вот-вот прекратится это их полное, бесконечное слияние. Только то, что не может оно на самом деле прекратиться, примиряло его с мыслью, что придется все-таки поставить ее на землю, отвести в машину, самому сесть за руль.
Северина не ответила. Но Иван и без слов знал ответ. Вся она была ответом ему, и он был ответом ей, и серьезное его сердце взлетало от ее легкого дыхания к самому горлу.
Ему еще со многим предстояло сладить. Он еще не знал, что ему удастся, а что нет. Но воля его, та воля, которую он чувствовал в себе, когда обнимал эту редкостную девочку и ребенка, которого она ему родила, – была теперь в полной силе.
Та воля, которой хватает не на себя одного.
