женщина со внешностью детсадовской воспитательницы на пенсии, но тогда Павел забирал его после занятий, поэтому они с Верой виделись после каждого Гришиного урока.
Порой ей казалось, что это можно считать только свидетельством его отцовской внимательности, не больше. Он расспрашивал о Гришиных успехах и трудностях, и Вера видела, что, когда он слушает о трудностях, в его глазах, обычно непроницаемых, мелькает тревога. Но это было как раз вполне понятно: мальчик был мало того что поздний – Павел однажды сказал, что Гришка родился, когда ему было сорок четыре года, – но и такой, что странно было бы за него не тревожиться. Необъяснимая взрослость, хрупкая необычность Гришиного сознания пугали даже Веру, хотя для нее-то это был совершенно посторонний ребенок. Впрочем, после двух месяцев общения с ним она уже не могла утверждать это с уверенностью.
Ей казалось немного странным, что за Гришей никогда не приезжает мама. Но расспрашивать об этом хоть ребенка, хоть его отца она не находила возможным. Да и когда она стала бы об этом расспрашивать? Киор больше ни разу не предложил поехать после занятий куда-нибудь в кафе, вообще провести время вместе. Грише, Вера видела, очень этого хотелось, но чуткость этого ребенка была такова, что он никогда не заговорил бы со взрослыми на тему, которую сами они старательно обходили.
Но почему они оба ее обходили? Этого Вера не понимала.
Она видела, как иногда во время разговора с нею лицо Киора меняется: обычная суровость медленно исчезает, улыбка загорается в глазах и коротко трогает губы. Это происходило, когда Вера пересказывала какие-нибудь Гришины выдумки и говорила, что выдумки эти были сегодня совсем детскими и что ребенок от них смеялся. В эти минуты она видела, что и Павел вот-вот засмеется, и ей казалось, что искры смеха, которые мелькают в его глазах, относятся не столько к ее словам даже, сколько к ней самой, что он любуется ею, и оттого эти искры… Но уже через мгновенье черты его лица словно что-то сковывало, и Вера понимала, что приняла собственные глупые желания за действительность.
Он никогда больше не приоткрывал в себе то, что она почувствовала так ясно, когда они сидели в бывшем кафе «Север». Тогда, глядя на него, она вдруг поняла, чем так сильно, хоть и по-разному, похожи на него сыновья: упорство и способность быть главным, постоянно держа слабого в поле своего внимания, – это подспудно, но отчетливо чувствовалось в Антоне, а глубокая душевная уязвимость в сочетании с душевной же необычностью – это было то, что, усилившись, повторилось в Грише. Только в Грише эти качества были совершенно не защищены, а у его отца они скрывались под жесткой броней суровости.
И вот теперь эта броня стала совершенно непробиваема.
Одним словом, с этим мужчиной Веру не связывало ничего. А через месяц после начала Гришиных занятий Киор и вовсе исчез. Когда Вера осторожно поинтересовалась у Гриши, почему за ним теперь не приезжает папа, мальчик сказал, что папа уехал в командировку в Америку.
– Он всегда туда ездит, – сказал Гриша. – Потому что он делает самолеты «Боинги». Сначала он их здесь рисует, только не весь самолет сразу, а хвост или крыло, а потом едет в Америку и смотрит, правильно ли самолет по его рисункам делают. И еще думает, как ему нарисовать следующий самолет.
Когда Гриша объяснял это, голос у него был грустный.
– Но ведь папе, наверное, нравится его работа? – осторожно заметила Вера.
– Да. Он говорит, что очень. Если бы он только не уезжал так часто… Хотя он мне каждый день звонит утром и вечером, но все равно…
На этот раз, как сообщил Гриша, папа уехал на две недели.
Павел не предупредил Веру о своем отъезде, даже не простился с нею, и это значило только одно: что он воспринимает ее как абсолютно постороннего человека. И почему, собственно, он должен был воспринимать ее как-то иначе?
Его следовало вычеркнуть из мыслей, из сердца и из жизни. Она пыталась это сделать, но получалось у нее не очень.
…Телефон зазвонил так резко, что Вера чуть не выронила прямо в фонтан трубку, которую до сих пор зачем-то держала в руке. Да и немудрено было испугаться. Что хорошего мог предвещать ночной звонок, если с Тимом она только что поговорила?
От голоса, который она услышала в трубке, Вера чуть сама не свалилась в фонтан.
– Гриша! – воскликнула она. – Ты… Ты почему не спишь?
Это был довольно глупый вопрос, но самый осторожный, который она могла задать сейчас ребенку, чтобы понять, что с ним происходит.
– Вы не могли бы сейчас к нам приехать? – услышала она вместо ответа.
В Гришином голосе дрожали слезы.
– Могла бы! – воскликнула Вера. – Конечно, могла бы! Ты где сейчас, Гриша?
– Я дома.
– Один? – с ужасом переспросила Вера.
– С бабушкой. И Миша тоже дома.
У нее немного отлегло от сердца. По крайней мере, ребенок не на улице и не в одиночестве. Но что-то же у него случилось такое, что заставило позвонить в два часа ночи постороннему человеку! Правда, с первого дня их знакомства Вера видела, что Гриша относится к ней с восхищенной доверительностью. Но все же…
– Вы правда приедете? – В Гришином голосе прозвучало такое волнение, что у Веры сердце дрогнуло. – Только я не знаю, какой наш адрес…
– Я знаю, – сказала она. – У меня все адреса учеников записаны. Я скоро буду, Гришенька, не волнуйся. – Вера постаралась, чтобы и ее голос звучал спокойно. – А кто мне дверь откроет, бабушка или Миша?
– Я, – сказал он. – Миша не откроет. А бабушка, наверное, сейчас уйдет.
С ума можно было сойти от такого разговора!
