– О какой музыке? – удивленно переспросила Ольга Даниловна, математичка.
– Которую только что передавали. Музыка Баха, слышали? Это был абонемент Московской консерватории, а там после каждого исполнения лектор выступает. Чтобы во всех уголках нашей страны люди могли получать знания.
Нора вспомнила, как слушали они вот так же, в учительской, «Пиковую даму» Чайковского. И как потом она узнала арию из этой оперы, когда пел ее Петр Васильевич… Сейчас это вспомнилось с тем же странным спокойствием, которым наполнено было все, связанное с ним; ничто в сердце не дрогнуло.
Наталья Платоновна сделала звук погромче.
– Сама бобылка, спешить ей некуда, и людей домой не отпускает, – проворчала у Норы над ухом Надежда Степановна, которая учила младшеклассников. – Дел других нету, как байки эти слушать!
Но осталась слушать и она: что поделаешь, раз начальство велит?
– Бах начал эту мелодию в миноре, а закончил в мажоре, – прозвучало из радиоприемника. – Почему? Это известно физикам: для того чтобы получился звук вообще, в физическом смысле этого слова, должно быть такое соединение колебаний, которое присуще именно мажорной тональности. Мажор – это естественная музыка космоса. И Бах слышал ее, шел к ней и нас к ней привел.
Голос у лектора был молодой, но то, что чувствовалось в нем, показалось Норе более значительным, чем могущее принадлежать молодости. Может, дело было не в голосе, не в тоне, а в смысле слов этого человека? Да нет, смысл-то как раз не должен был Норе быть понятен, она ведь никогда не понимала того, что слишком далеко выходило за пределы ее собственного опыта.
Но нет! Это раньше она ничего такого не понимала, а теперь какой-то новый, совсем новый смысл вдруг забрезжил для нее в словах этого незнакомого лектора с глуховатым голосом. Она вспомнила, как нежно и чисто сияла полная луна – над школьным двором, над спящей землей, над ее, Нориным, одиночеством. И как она поняла вдруг, что бывает где-то совсем другая жизнь, такая же чистая и тонкая, как лунный абрис.
– Но откуда же в таком случае берется в мире печаль минора? – спросил лектор.
Норе показалось, что он спрашивает об этом не столько слушателей, сколько самого себя. Его мысль, его чувство – все это рождалось прямо сейчас, когда он вот так вот негромко разговаривал с людьми, которые слушали его на огромных притихших пространствах земли.
– Это наша с вами печаль, – ответил его глуховатый голос. – Мы с вами привносим ее в мир, и так же невозможно представить мир без нее, как невозможно представить его без человека.
И это было так ясно, так много это говорило сердцу! Именно сердцу – умной Нора никогда себя не считала. Но сейчас она не думала ни о своем уме, ни вообще о себе – она просто слушала и понимала смысл каждого слова.
– Ах, какой же он молодец, этот Иваровский! – воскликнула Наталья Платоновна, когда лектор закончил говорить. – Я каждый раз восхищаюсь: как просто он умеет объяснять такие сложные вещи, как до каждого сердца доходит!
В Каменке любили посудачить о том, что школьная директриса – баба-то с придурью, а все потому, что замуж не вышла, детей не вырастила. Раньше Нора считала, что так оно и есть: слишком уж много было в Наталье Платоновне восторженности, странной для ее солидного возраста. Но это прежняя Нора так считала, а теперь она смотрела в горящие восторгом глаза директрисы, и этот восторг был ей понятен.
Это был восторг перед тем чистым и тонким миром, в котором действовали совсем другие правила, чем в мире, где все они проживали свою жизнь день за днем.
Музыка Баха зазвучала снова. Надежда Степановна приподнялась было со стула, чтобы уйти, но тут же села обратно. Нора обвела взглядом учителей. Все слушали, даже завхоз Трифоныч. На некоторых лицах было недоумение, на некоторых скука, но и у математички Ольги Даниловны, и у трудовика Власова, и у Петра Васильевича Туроверова – да, у него тоже – горел в глазах живой интерес.
– Интересно тебе, Нора? – негромко спросила директриса. – Как молодому человеку – интересно?
– Да, Наталья Платоновна.
Нора ответила совершенно искренне. Не то что даже интересно… Это было то, про что цыганки говорят «чем сердце успокоится».
Сердце ее успокаивалось в этой музыке и в глуховатом голосе человека, который музыку объяснял.
– Товарищи! – решительно произнесла Наталья Платоновна, когда музыка закончилась. – Я считаю, мы должны написать коллективную благодарность профессору Московской консерватории Иваровскому.
– Он не профессор, – заметил Туроверов. – Просто преподаватель.
– Это неважно! Он делает замечательное, благородное дело и заслуживает добрых слов с нашей стороны! Напишем ему благодарность от всего коллектива, все подпишемся и отправим. И укажем, что просим передавать его лекции почаще.
– Да, грамотно он выступает, – согласился Петр Васильевич. – И с физикой интересно связал. Только почему письмо, Наталья Платоновна?
– В письме можно более подробно выразить наши впечатления, – разъяснила она. – Телеграмма не позволяет этого сделать.
– Да я не про телеграмму. А про то, что можно бы и человека направить в Москву. Выразить, так сказать, товарищу Иваровскому наше восхищение.
– Как это – в Москву? – удивленно спросила Наталья Платоновна. – Кого направить?
Все посмотрели на Петра Васильевича, и Нора тоже.
О том, что он скажет, она догадалась прежде, чем он произнес первое слово. Она и сама не знала, почему об этом догадалась, но догадка ее оказалась правильной.
– А вот Маланина у нас самый молодой член коллектива, – сказал Петр Васильевич. – И что с того, что она техничка простая? Комсомолка, работает добросовестно, а главное, вся жизнь ведь у нее впереди. Разве справедливо, что она не имеет возможности расширить свой кругозор? Учеников на экскурсии возим, а она разве не заслужила? Я считаю, мы должны командировать ее в Москву. Составить коллективное письмо – и командировать. Пускай встретится с товарищем Иваровским, поговорит, передаст нашу благодарность. И ей польза, и ему как специалисту будет приятно.
Он прямо посмотрел в глаза Норе. Ей показалось, что она слышит его голос.
«Захочешь, постараешься – все в Москве решишь, – сказал этот голос. – Там тебе не деревня и не район, никто тебя не знает. Не будь же ты дурой!»
– Слушайте, товарищи… – изумленно проговорила директриса. И радостно воскликнула: – А ведь правильно! Ведь прав Петр Васильевич! Нора! Как ты относишься к этому предложению?
Кажется, из всех, кто собрался в учительской, только Наталья Платоновна и не испытывала никакой неловкости. То ли восторженность застила ей глаза, то ли то, что была она приезжей и не очень-то разбиралась в здешних отношениях. Во всяком случае, все, кроме нее, либо отвели взгляд от Туроверова, либо и вовсе глаза опустили; все им было понятно не хуже, чем Норе. А Платоновна смотрела весело и ответа требовала бодро.
– Я согласна с предложением Петра Васильевича, – глядя прямо в лицо Туроверову, тихо проговорила Нора. – Это правда, у меня вся жизнь впереди. Спасибо, Наталья Платоновна.
– Вот и отлично! Значит, так в протоколе и запишем. Что общее собрание коллектива постановило премировать комсомолку Маланину и из денег, отведенных на экскурсии для старшеклассников, выделить средства на ее командировку в Москву с культурно-познавательной целью. А тебе, Нора, – добавила она, – вообще пора задуматься о своей дальнейшей жизни. Очень странно, что ты не стремишься учиться дальше, получать профессию. Что, так и будешь всю жизнь полы мыть? Надо, надо думать на перспективу! Вот и будем надеяться, что поездка тебе в этом поможет, – заключила она. – Что ж, товарищи, все свободны.
Все потянулись к выходу. Как Нора ни медлила выходить из школы, все-таки столкнулась на крыльце с Туроверовым.
– Не будешь дурой – все свои вопросы в Москве решишь, – негромко сказал он и усмехнулся.
Нора даже не удивилась, что почти слово в слово угадала его мысли. Да, для нее он необычно все придумал. Но сам он был так обычен, что она видела его насквозь – его желания, страхи, намерения.
Впрочем, сразу же выяснилось, что не все его намерения были ей понятны.
– А не решишь вопрос, – еще более понизив голос, добавил Туроверов, – обратно я тебе возвращаться не советую. Иначе я сам твой вопрос тут на месте решу. Своими методами. Надежными.
