что не догадался бы, какого роста его телефонный собеседник. Ну, про наполеоновский комплекс он, правда, понял – конечно, маленькие ростом мужики всегда стараются доказать, что они круче, чем яйца вареные. Для спорта это даже хорошо. Вот у него рост вполне удовлетворительный, и что из него вышло?
«Да при чем тут мой рост? – рассердился на себя Колька. – Будто я из-за этого…»
Ему неприятно было думать, из-за какой досады не задалась его спортивная карьера. Да и не время сейчас было для таких дум.
– И ведь, как назло, мне в Перу лететь, – сказала Галинка.
– Ну и лети, – пожал плечами Колька. – Ты-то тут при чем?
– Если б ты хоть немножко головой думал, прежде чем кулаками махать, была бы ни при чем. А так приходится реагировать.
– Ну что тут можно сделать, Галь? – уныло пробормотал Колька. – Все же ясно. И свидетелей до хрена. Хорошо еще, он коньки не отбросил, а то б вообще… Буду ждать. Что еще остается?
– Жди, – улыбнулась Галинка. – Жди меня, Иванцов, и я вернусь. А там посмотрим.
Он имел в виду, что будет ждать окончательных последствий своего дурацкого поступка. Но она поняла его по-своему.
– Ты когда улетаешь? – спросил Колька.
– Говорю же, прямо сейчас.
Кажется, она не говорила, что улетает прямо сейчас. Наверное, ей казалось, что это само собой понятно, потому что, если бы у нее была в запасе хотя бы пара часов, она немедленно приступила бы к каким-нибудь действиям.
Колька даже порадовался, что возможности действовать у Галинки пока нету. Ему было стыдно перед ней – и за дурость этой драки стыдно, и за полную свою нынешнюю беспомощность.
– Ты из какого аэропорта летишь? Может, проводить тебя? – спросил он.
– С чего это вдруг? – удивилась Галинка.
– Да так просто…
Она пожала плечами.
– Не выдумывай. Меня и не напровожаешься, и не навстречаешься.
Конечно, это было так. Она летала в свои головокружительно далекие командировки так же часто, как другие ездят по работе в какой-нибудь подмосковный филиал московской фирмы. Колька не был домоседом, он дня не мог прожить без нагрузки, причем без максимальной для него физической нагрузки, но даже он не понимал: откуда, из чего она берет энергию для такой жизни? Что не из общения с ним, это точно – для того чтобы зажечь такой фейерверк, потребовалось бы пять таких, как он, да и то не хватило бы.
Он давно привык к энергичности своей жены. Но все-таки мысль об источниках ее энергии была ему почему-то неприятна.
Галинкин телефон радостно закукарекал; Колька всегда вздрагивал от выбранного ею сигнала.
– Да, – ответила она. – Да, хорошо, спускаюсь. Такси пришло. – Она чмокнула Кольку в щеку и взяла чемодан, который, он и не заметил, оказывается, уже стоял в прихожей. – Постарайся хоть неделю без экстрима обойтись, а, Иванцов? Будут сажать – не давайся. В леса скройся, что ли. Я приеду, разрулим все это как-нибудь.
Дверь за ней закрылась. Колька улыбнулся. Он редко видел жену и почти забыл о ее главном качестве – том самом, которое так привлекло его в ней когда-то…
От одного разговора с нею, да что там от разговора, даже от ее молчания рядом, он чувствовал себя так, будто никаких проблем у него нет и никогда не было. Она наполняла его каким-то особенным веществом, оно было осязаемо, как пузырьки воздуха в шампанском. Его организм не производил счастья при попадании этого вещества, это Колька почему-то знал, хотя и не понимал, почему это стало так и с каких пор. Но все-таки ему становилось как-то полегче жить, когда эти знакомые пузырьки в него врывались. Они подкачивали его, как воздушный шарик.
Когда-то, семь лет назад, они просто не дали ему уйти на дно. А может, даже и дна не имело то, что чуть его в себя не втянуло.
На третьем курсе Николай Иванцов настолько забыл о своих студенческих обязанностях, что чуть не вылетел после первого семестра из института. А как ему было не забыть про какие-то зачеты и экзамены? Хорошо, что имя свое не забыл! Да и то главным образом потому, что это имя было выгравировано на кубках за соревнования, в которых он принимал участие.
Ну да ладно, из института его все-таки не выгнали: преподы сами были спортсменами и прекрасно знали, каких усилий стоят результаты, которых добивается Иванцов, и прекрасно видели, что ни одна победа не далась ему даром.
Вечерами он падал на кровать как подкошенный и спал ночами как мертвый. Даже плач Надюшки его не будил. Правда, может быть, Надюшка уже и не плакала ночами: она была на редкость спокойным ребенком, к тому же ей уже исполнился год. Колька и не заметил за своими спортивными усилиями и успехами, как это произошло.
– Золотая ты у меня, Галинка, – говорил он жене в те редкие ночные минуты, когда у него выдавались силы с нею поговорить. Силы эти выдавались редко, его даже на исполнение супружеских обязанностей не всегда хватало. – И когда все успеваешь? Подожди, вот возьму «золото» на Олимпиаде…
Впрочем, пронять его жену обещаниями златых гор было невозможно.
– Люблю-люблю, трамвай куплю, – без всякого умиления хмыкала она. – Ладно, Иванцов, шкуру олимпийского медведя можешь среди меня пока не делить. Ты хоть стероиды не принимай. А то импотентом станешь, куда тебя тогда?
– Какие стероиды? – оскорбленно отвечал Колька. – Я что, культурист?
