Наташа уехала через два дня после приезда Лизы. Перед отъездом она, обычно такая веселая и неунывающая, расплакалась, глядя на беззаботно играющую Маринку.
– Ната, ну что ты? – Лиза едва не плакала сама. – Не волнуйся, правда, все ведь хорошо будет! Ты ведь ненадолго, это кажется только…
– Как же ненадолго! – не могла успокоиться Наташа. – Я вообще никогда от них не уезжала, разве легко? Маринка вообще от меня отвыкнет, Андрюшка скучать будет, хоть и виду не подаст. И Николка – он ведь только кажется спокойным, а сам переживает…
Николай действительно ходил все эти дни мрачнее тучи. До последнего времени Наташина поездка казалась чем-то абстрактным, само собою разумеющимся, а теперь, когда надо было собирать чемоданы, он вдруг представил себе, что почти на полгода остается без нее. Ведь это совсем другая жизнь, он и вообразить ее не может – и чем наполнится она? Семья всегда значила для Николая гораздо больше, чем для большинства его знакомых, а душой его семьи была жена – и вот она уезжает… Он чувствовал настоящую растерянность, и это не была растерянность ребенка, оставшегося без материнской заботы – Николай был вполне самостоятельным, решительным человеком и не воспринимал жену как мать- наставницу, – это была растерянность любящего мужчины, из жизни которого точно улетучивался главный, неповторимый ее оттенок.
Лиза видела, как тяжела эта разлука и для брата, и для Наташи, и немного завидовала им. Повезло все-таки – оба молодые, ничем не обделенные, и нашли друг друга. Не многие могут этим похвастаться! И вместе с тем жизнь, которой жили брат и его жена, и которая, будь Лиза в Новополоцке, казалась бы ей каким-то сияющим, нереальным счастьем, – эта жизнь почему-то выглядела для нее теперь, после приезда в Москву, совершенно естественной. И правда, необыкновенный город: счастливая, многообразная жизнь здесь так же нормальна, как дыхание! Неужели она, Лиза, не найдет здесь того же, что чувствует в жизни брата и даже в жизни совсем незнакомых людей, шумной толпой плывущих по широким улицам?
Но все это так и оставалось пока предчувствием, а повседневная жизнь после отъезда Наташи потекла размеренно и спокойно.
Лиза просыпалась рано – она вообще не любила спать допоздна – и готовила завтрак Николаю и Андрюшке. Ей почти не приходилось заниматься этим дома: готовила обычно мама, да и сколько им, двум женщинам, было надо? Но неожиданно оказалось, что она, сама того не замечая, отлично умеет готовить – вкусно и разнообразно. Николай поражался:
– Лиз, я растолстею тут с тобой! Пироги какие-то, блинчики. Ведь это уйму времени отнимает!
Лиза только смеялась в ответ:
– Ты так говоришь, будто я чем-то еще занята. Почему одну яичницу надо есть?
Она довольно быстро разобралась и в московском магазинном изобилии. Правда, деликатесы покупать не решалась, но сразу поняла, какие из простых, повседневных продуктов самые лучшие. Да и Маринка подсказала:
– Лиз, я больше всего макароны люблю. Только чтобы не липкие были. Ты покупай «Макфу» – они самые лучшие!
Когда Маринка выздоровела и Николай собрался с нею по врачам за справками для садика, Лиза предложила:
– Коля, а зачем ей в садик ходить, пока я здесь? Не волнуйся, мы с ней и дома не хуже почитаем и порисуем, чем там, и волнений меньше.
– Но ведь тебе трудно с ней будет, Лизушка, – засомневался Николай, который, конечно, обрадовался предложению сестры. – Она у нас знаешь какая – только притворяется паинькой…
– Ну и что? Нормальная девочка, веселая. А мне с ней ничуть не трудно. Ты же видишь, она меня отлично слушается.
И Маринка, к радости своей, осталась дома с Лизой. До обеда они гуляли, рисовали, занимались еще какими-нибудь детскими делами, потом Маринка спала, а Лиза читала или делала что-нибудь по дому. Но дел этих оказалось не так уж и много, хоть и двое детей, и квартира большая.
«Странно, – думала Лиза, уже наслушавшись сетований молодых мам, с которыми быстро перезнакомилась во дворе, – как это женщины и не работают, и вечно жалуются, что устают от домашних дел?»
Потом приходил Андрюшка, и, несмотря на его протесты, Лиза и его вытаскивала на улицу.
– Что ты меня ведешь в эту песочницу, как маленького! – возмущался он. – Не хочу я гулять, я лучше почитаю!
– Успеешь почитать, – увещевала Лиза сердитого племянника. – Посмотри, какой ты зеленый без свежего воздуха. И зрение уже испортил. Пойдем, пойдем, не увиливай!
Конечно, она водила их не в песочницу. Крылатское понравилось Лизе своим простором. Она чувствовала даже что-то величественное в этих огромных домах, раскинувшихся над головокружительными обрывами, в которых, казалось, воздух свистел и гудел под крыльями дельтапланов.
Неподалеку от одного такого обрыва она и гуляла обычно с детьми, приглядывая за шустрой Маринкой и наблюдая, как кружатся в воздухе разноцветные прозрачные крылья. Кончался апрель – теплый, звенящий от солнца. Солнечный воздух трепетал и струился, и, сидя над обрывом, Лиза постоянно чувствовала, как душу ее наполняет беспричинная радость. Иногда она брала с собою книгу, и даже знакомые, читанные- перечитанные истории, наполнялись новым, прежде не ведомым смыслом, когда она возвращалась к ним здесь, в Москве…
Но, конечно, за детьми нужен был глаз да глаз, особенно не почитаешь. То Андрюшка дразнит Маринку, и та принимается реветь, то девочка сама лезет на дерево и, чуть не догляди, может упасть.
А в тот день в конце апреля, последствия которого оказались для Лизы такими необычными, она так зачиталась, что оторваться от книги ее заставил только детский крик:
– Боюсь собаку, боюсь! Собака укусит!
Лиза вскочила со скамейки, бросив книжку. Что случилось? Она похолодела, не видя рядом Маринки, – только крик доносился из-за кустов еще не расцветшей сирени. Лиза побежала туда.
