«Объелась я просто, – решила она. – И мяса, и рыбы. Объелась на ночь, вот дурацкие мысли в голову и лезут».
Мясо и рыба, приготовленные по-черногорски, под сачем, то есть под большой металлической полусферой, на которой лежали угли, – были необыкновенно вкусны. Лола ела их так, как обычно едят от плохого настроения конфеты или пирожные. И съела слишком много: пояс давил на живот, а желудок доставал, кажется, до самого горла.
Конечно, мрачные мысли были связаны именно с вечерним обжорством, а не с какими-то смутными и тягостными чувствами, которых она не могла даже назвать.
Она лежала без света, смотрела в потолок, на котором качались неизвестные тени, может быть, от виноградных листьев за окном, а может быть, от чего-то несуществующего или существующего за гранью доступного. Чего-то такого, что доходит до человека в виде чувств и смутных теней, только ими и доказывая свое существование.
Дверь внизу стукнула, чьи-то торопливые шаги послышались на лестнице. Лола села на кровати; тени на потолке мгновенно исчезли.
«Значит, не от листьев», – почему-то подумала она.
Но эта странная мысль улетучилась мгновенно. Дверь распахнулась, и на пороге появился Роман. У него за спиной, как широкий матрас, маячил Сеня.
– Ты здесь? – коротко, резко выговорил Кобольд.
– Да, – недоуменно ответила Лола. – А где мне быть? Я устала, – объяснила она. – И живот заболел. Поэтому ушла.
– Поэ-этому? – насмешливо протянул Роман. – И где тебе, значит, быть?.. Вот и мне интересно послушать, где ты сейчас могла бы быть. И где, может, в ближайшее время будешь!
– Я не понимаю, о чем ты говоришь, – поморщилась Лола. – Могла бы быть, буду… Что за бред?
– Бред?! – вдруг заорал он. Лола даже вздрогнула от неожиданности: никогда она не слышала, чтобы он так орал. – Сука, ты меня что, за лоха держишь?! Весь вечер с ним шепталась, а теперь – бред?!
«Ничего себе! – ахнула про себя Лола. – Да он меня приревновал, что ли?»
Эта мысль показалась ей такой смешной – Роман никогда не то что не ревновал ее, но даже не выказывал по отношению к ней чувств такой силы, которой требовала ревность, – что она невольно улыбнулась.
– Хиханьки ей… – процедил он сквозь зубы.
И вдруг, в два шага оказавшись рядом с кроватью, схватил ее за руку и рванул к себе так резко, что она вскрикнула:
– Руку вывернешь!
– Заткнись, – так же злобно процедил он и оттолкнул ее так сильно, что она ударилась спиной о стенку. – Руку ей вывернут! Да тебя всю надо наизнанку вывернуть, блядь подзаборная.
– Ты что, совсем свихнулся? – воскликнула Лола. – По-твоему, я с кем танцую, с тем и спать собираюсь?
– Да плевать мне, с кем ты спать собираешься. – Голос Романа вдруг переменился: стал холодным и жестким. Теперь трудно было представить, что он может прийти в неистовство от ревности. – Плевать, поняла? Хоть на шоссе выходи, если между ног свербит. Но Младич мой конкурент, ясно тебе? Да он только и думает, как бы шею мне свернуть! Скажешь, ты этого не знала?
– Откуда я должна была это знать? – растерянно произнесла Лола.
– Говорил я вам, не бывает таких совпадений, – подал голос Сеня. – Подумаешь, принцесса на горошине! – Он повернулся к Лоле: – Опять скажешь, в Домодедове сама по себе к нам прибилась? Кому другому эту сказочку теперь на уши вешай!
– О каких делах ты с ним только что говорила? – еще резче, не проговаривая, а словно выплевывая слова, спросил Роман. – Ну, быстро!
– Я не могла говорить с ним о делах. – Эти слова Лола произнесла уже спокойнее, хотя все еще не могла преодолеть растерянность и чувствовала внутри, где-то в животе, дрожь: слишком неожиданным было все происходящее. – У меня нет никаких собственных дел, и ты это прекрасно знаешь. Я твоя постельная принадлежность. – Она усмехнулась, вспомнив слова Бориса. – И до сих пор тебя это устраивало.
– Ты о моих делах с ним говорила, – медленно, раздельно произнес Кобольд; злоба клокотала у него в горле. – О моих! И я хочу знать, о чем ты ему докладывала – только о Карамазорском комбинате или о чем- то еще.
– О Карамазорском комбинате я понятия не имею. Я о нем читала в газете «Вечерний Душанбе», и то сто лет назад. – Дрожь в животе не проходила, но голос звучал уже спокойно, в этом Лола была уверена. – А тебе не кажется, что ты слишком вошел в образ эмира при гареме? Я тебе все-таки не…
Договорить она не успела. Роман коротко, без замаха, ударил ее по щеке.
– Я тебе, сука неблагодарная, покажу образ… – все с тем же горловым клекотом проговорил он. – Думаешь, если даешь хорошо, так я и голову потерял? И глазками не сверкай, не сверкай, меня этим не проймешь! Говорить, я так понял, не хочешь? Ну, молчи, не пытать же тебя. В Москве разберемся. И с Младичем, и с тобой.
И, не глядя больше на Лолу, он вышел из комнаты. Дверь хлопнула так, что задрожали сложенные из старых камней стены.
Впрочем, дверь тут же открылась снова. Сеня заглянул в комнату и сказал застывшей у стены Лоле:
– Отсюда ни шагу. Только рыпнешься, своими руками придушу. Не пытать ее, видишь ли! Пытать не пытать, а отметелить как следует за мной не задержится. Сиди, думай. Может, вспомнишь, кто тебя к
