«Да, да, – думал Раво, покачивая головой, – я вполне понимаю этот маневр: они хотят захватить нас с тыла, между тем как другая, большая часть атакует спереди. Таким образом они поставят нас между двух огней и отрежут дорогу в случае отступления... Недурно, любители кислой капусты! К несчастью для вас, вас увидели, плутишки, и хитрость вам не удастся... Я вижу в скалах пост, откуда с тремя десятками молодцов я за пять минут убрал бы ваш полубатальон... Дайте только время мало-мальски утешить беднягу Вернейля, и если он, даст Бог, примется за работу, мы вам зададим, черт меня возьми!.. Но что делает на вершине Вернейль, подняв руки и покачивая головой, точно кукла? Он кого-то зовет и что-то говорит, как будто есть кому отвечать на его разглагольствования! Ну, кончим это, потому что все эти безрассудства не доведут до добра».
В эту минуту Вернейль испытывал самые мучительные чувства, находясь на вершине белой скалы. Он увидел наконец Потерянную Долину, где недавно проводил такие счастливые дни. Он видел цветущие сады, увитые зеленью беседки, фонтаны, статуи, озеро. Но потому ли, что его сердце наполнено было мрачными предчувствиями, или потому, что из-за отсутствия солнца все виделось в ином виде, только эти места, некогда такие веселые, теперь казались Арману унылыми. Не было никакого движения ни вокруг дома, ни на лугах, белые барашки и пестрые коровы не щипали траву на пастбищах.
Ни один из обитателей долины не показывался: ни Галатея, ни Эстелла, резвившаяся, бывало, среди ив на берегу озера, ни Неморин, игравший прежде так часто на своем флажолете, прислонясь к дубу, ни Лизандр, задумчиво сидевший на мшистом камне, ни даже Филемон, переходивший медленными шагами какой-нибудь незатейливый мостик, переброшенный через ручей.
Все они исчезли, как сон. Колония, еще вчера полная жизни, казалось, в эту ночь была поражена смертью. Сама природа имела траурный вид: ни одно дуновение свежего ветерка не ласкало зелени и деревьев; в озере, неподвижно спавшем в своих берегах, покрытых тростником и камышом, отражались свинцовые облака, и в небе – мрачное предзнаменование – вились коршуны, испуская по временам зловещие крики.
Арман с замирающим сердцем смотрел на эту меланхолическую картину. Он подозревал, что какое-то несчастье стряслось с семейством Филемона, и, забыв обещание, данное Раво, начал отыскивать тропинку, по которой можно было спуститься в Потерянную Долину.
Но эта сторона склона была ровна и открыта, поэтому Лизандр, прокладывая тропу, должен был удвоить предосторожности, чтобы сделать ее невидимой. Вернейль не мог найти никакого ее следа среди кустарников, которые покрывали склон.
И тут он вдруг увидел, что кто-то стремительно вышел из дома Филемонова и побежал через поле. Можно было сказать, что это скользила тень в липовой аллее. Скоро она повернула налево, как будто для того, чтобы подойти к озеру, и вдруг появилась на открытом пространстве. Арман испустил крик. Он узнал Галатею.
На ней не было соломенной шляпки, всегда так кокетливо надетой набок, волосы, не напудренные, в беспорядке падали на плечи, длинный шелковый шарф развевался от быстрого бега. Ее походка выдавала отчаяние, и Галатея часто оборачивалась к дому, как будто боясь преследования.
Арман не мог удержаться и, взобравшись на самую высокую оконечность скалы, закричал:
– Галатея! Галатея!
Девушка продолжала бежать.
– Галатея! – снова крикнул он, напрягая голос. – Галатея, я здесь!
Девушка, казалось, не слышала его криков. Если они и доходили до нее, то были слишком слабы, слишком невнятны, чтобы привлечь ее внимание.
– Куда она бежит? Боже мой, куда она бежит? – шептал Арман.
И он опять принялся звать ее, но его голос тонул в пространстве, и если бы даже Галатея подняла голову, она все равно не могла бы его увидеть.
Только один раз она остановилась на лугу Анемонов, под одной из тех ив, где несколько дней назад Вернейль признался ей в любви. Может быть, в этот час безотрадной горести жестокие и вместе с тем сладостные воспоминания пришли ей на память; может быть, она спрашивала себя, как он мог оставить ее, еще недавно шептавший нежные слова... Галатея оглянулась на кусты, за которыми тогда скрывался Арман, подняла голову к дереву, под тенью которого сиживали они вдвоем... Неподвижная и задумчивая, она казалась погруженной в думы о счастье, которые пробуждал в ней вид этих мест.
Арман, забыв разделявшее их пространство, говорил с жаром:
– Я сдержу свои клятвы! Я люблю тебя, я буду любить тебя всегда!
Галатея тем временем направилась к камню, возвышавшемуся на берегу озера. Здесь она снова остановилась, сложила на груди руки и с минуту смотрела на небо, как бы обращаясь к Богу с молитвой.
Арман почти не дышал, повиснув над бездной.
Галатея перекрестилась, подобрала одежду и бросилась в озеро.
Шум ее падения не мог быть слышен Арману, но он видел, как сомкнулась вода над бедной девушкой. Он испустил вопль и, обезумев от отчаяния, забыв о том, что пропасть в пятьсот футов глубины была перед ним, хотел прыгнуть вниз и неизбежно разбился бы, если бы сильная рука не схватила его и не оттащила назад.
Это был Раво, которого встревожили крики друга, и он вовремя подбежал, чтобы удержать его. Лейтенант схватил в охапку и отнес Армана в одну из впадин скалы. Вернейль с яростью вырывался.
– Оставь меня, – кричал он, – ради Бога, оставь меня! Я должен бежать к ней на помощь! Она тонет, я тебе говорю, она тонет!
– Кто тонет?
– Она... Галатея, моя Галатея!
– Ах, вот как? – усмехнулся Раво.
Лейтенант не видел происходившей здесь сцены, и один беглый, брошенный им взгляд на Потерянную Долину не мог поколебать его убеждения, что Вернейль сошел с ума.
