Эдит Пиаф

И это помешает мне чувствовать себя счастливой.

По окончании съемок Марсель Блистэн устроил коктейль. Франсис Бланш с философским видом, сидя в уголке, посасывал трубку, но ему было скучно. Он ждал свою сообщницу — Эдит. Она вошла, заразительно смеясь.

— Франсис, послушай. Гит мне сегодня рассказала поразительную вещь, это вам полезно знать. Оказывается, злиться нельзя, это вредно для здоровья! Именно поэтому на свете столько больных. Нет, нет, не смейся… Когда ты ревнуешь, или сердишься, или дуешься, ты посылаешь заряд адреналина в надпочечники и у тебя начинают болеть почки. Так вот, я кончаю с этим, больше не буду злиться!

Она не успевает закончить фразу, как замечает одну из своих лучших подруг… Эдит открывает рот. Франсис смотрит на нее, Эдит сгибается пополам, кладет руки на поясницу и восклицает:

— Аи, мои почки!

Весь вечер она играла в эту игру. Никогда мы так не смеялись. Если за спину хваталась не она, то хватался Франсис.

Такой Эдит всегда бывала раньше.

Ночи на бульваре Ланн становятся все короче. Темп репетиций убыстряется. Все куда-то бегут, суетятся. Клод старается всюду поспеть. Эдит кричит, шутит. Эта музыка всем нам хорошо знакома!

Плюс ко всему — Мартэн. Мне о нем просто нечего сказать, прошел как сквозняк в доме, не продержался и четырех месяцев. Самый короткий срок из всех, получивших голубой костюм!

Эдит полна идей. Давно уже она не была в такой форме. Хочется верить, что это воскрешение, что так будет продолжаться годы. Но это солнце Аустерлица; никогда больше оно не взойдет.

Пока же мы счастливы, полны надежд. Да и как не обманываться! Все внушает нам веру. Мы все вместе перекусываем на кухне. Среди нас какая-то случайная женщина, которой не объяснили, что она не «У Максима», и она продолжает оставаться в шляпе… Мишель Ривгош, новый потрясающий поэт-песенник, и верная Гит тоже здесь. Разговор идет о песнях. Эдит прерывает всех; «Я вспоминаю одну песню…» — и вдруг замирает на месте: «Я вспоминаю одну песню…», но это же здорово! С мелодией в таком духе…» — и она напевает мотив, который звучит у нее в ушах уже несколько дней.

Мартэн говорит, что напишет слова с ней вместе.

— Вот видишь, ты все-таки пришел к песне о любви! — смеется Эдит.

Среди ее друзей композитор Ж.-П. Мулен. Эдит говорит ему: «Живо за рояль!»

Ее творческий порыв увлекает всех. Еда забыта. Всю ночь кипит работа. Феликс во весь свой огромный рост вытянулся в кресле, сон свалил его с ног… Эдит призывает его к порядку.

— Эй, здесь сначала все вместе работают. Спят потом!

— Я этого не знал, — отвечает Феликс.

Эдит взрывается. Меня разбирает смех.

Возвратились добрые старые времена. К утру песня готова. Она принесет успех Феликсу Мартэну в «Олимпии». Эдит, свежая, как зяблик на заре, презрительно бросает: «Момона, свари им кофе, они на ногах не держатся!»

Я смотрю на них. Глаза у всех слипаются. Придется их будить, чтобы они его выпили!

— Слабаки! Пойдем с тобой в ванную, поболтаем!

На этот раз Брюно Кокатрикс перестраховывается: с самого начала приглашает Эдит на четыре месяца. И снова она побивает все рекорды: и по срокам и по сборам. Больше, чем когда-либо, она — Великая Пиаф. Эдит счастлива? Не совсем: любовь к Феликсу Мартэну едва теплится в ее сердце.

«Момона, на время контракта в «Олимпии» его хватит!» — Прогноз звучал не слишком обнадеживающе, но и он оказался чересчур оптимистичным. Феликс Мартэн выдохся через два месяца.

«Я не знал, что такое Эдит Пиаф! Вот это класс!»

А мне она сказала: «Видишь ли, Момона, у него широкие плечи, но на него нельзя опереться!»

Я знаю, что она несправедлива, что дело не в плечах. Ее надо любить ради нее самой, не ожидая вознаграждения. С ней часто трудно, приступы ее гнева не всегда легко выносить, она язвительна, иногда до жестокости, деспотична, ревнива, требовательна, и, однако, к ней можно обратиться с любой просьбой, она всегда готова все отдать. Такова Эдит. Но для Феликса Мартэна она никогда не была большой любовью. Поэтому его можно понять. Кроме того, властность и уверенность Эдит подкреплялись славой и деньгами. Сколько подонков твердили ей, что она самая великая, самая красивая, самая лучшая. Но когда неоновый фасад Эдит Пиаф гас, оставалась женщина с лицом наркоманки и алкоголички, с сердцем, покрытым рубцами, ранами, следами множества ударов. Ни один мужчина не пощадил ее. Каждый отметил своим шрамом.

Чтобы выстоять, Эдит снова стала прикладываться к рюмке. Немного, но вспышки гнева окрашиваются в тона злости и ненависти. Тогда Мартэн переходит в атаку: он считает, что крепко стоит на ногах: он — «американская звезда» Пиаф, после нее он не останется без контрактов… он ей не прислуга и, вообще, достаточно самостоятелен, чтобы плыть на своих парусах.

Это разрыв. Сердце Эдит по-настоящему не задето, ему нанесли царапину, но оно кровоточит!

«Понимаешь, этот был первым после периода пустоты, периода безумия. Я думала, он вытащит меня из ямы, а он, сам того не понимая, толкает меня в нее головой вперед».

Задета гордость Эдит, ее самолюбие. Мужчина ее оставил. Она пала так низко, что ее можно бросить, плюнуть ей в душу!.. Каждый день в течение двух месяцев ей придется встречаться с Мартэном, чья гримерная — рядом, придется выносить его самодовольную улыбку! Правда, это продлится недолго. У дверей «Олимпии» ее уже ждет Жорж Мустаки. Он молод, красив, талантлив. Для нее он будет той первой катастрофой, которая повлечет за собой лавину всех остальных.

Жорж Мустаки каждый вечер поет в «Колледж Инн» на Монпарнасе. Ловкости ему не занимать. Он ставит на туза червей, разыгрывая восхищенное обожание. С Эдит это козырная карта. Не проходит и двух дней после разрыва с Мартэном, как в ее гримерной раздается стук в дверь.

«Когда он вошел, Момона, меня словно током ударило. Давно я этого не испытывала. Изящный, глаза ласковые, улыбка мальчишки, который пришел на праздник. Весело и просто он рассказал мне, что пишет песни и исполняет их в одном ночном ресторанчике на Монпарнасе и что хотел бы просить меня приехать его послушать, потому что мое мнение для него очень важно. Представляешь картину?»

Я представляла, как если бы видела своими глазами.

«Я ответила: «Хорошо, поедем сегодня». На моем месте ты бы умерла со смеху, если бы видела, как я выходила из «Олимпии» после концерта. Робер (мой шофер) ждет меня с машиной. Я качаю головой и сажусь в драндулет Мустаки: стиральная машина на колесах. Говорю ему: «А с места она тронется?» — на всякий случаи делаю знак Роберу, чтобы он ехал за нами. А вдруг и песни его такие же, как тачка!

Не можешь себе представить, как я радовалась при мысли, что, встретив нас, Феликс поймет, что я еще не ухожу в монастырь по нем плакать и что мне не приходится долго искать, чтобы найти замену.

Сказать тебе, чем меня купил Мустаки? Откровенно признался, что поджидал разрыва с Мартэном. Каждый вечер забегал в «Олимпию» узнать, как идут мои любовные дела. Правда, трогательно, а, Момона?»

Когда речь шла о мужчинах, простодушие и доверчивость Эдит лишали меня дара речи.

Спустя четыре дня согласно установившемуся протоколу, Эдит представила на бульваре Ланн нового «хозяина» — Жоржа Мустаки. Он получил большой джентльменский набор: костюмы, часы и все прочее. Для него, первого патрона после Эдди Константина, не было ничего слишком дорогого. Зажигалка была не золотая, а платиновая — пустячок стоимостью в четыреста тысяч франков. На третий день Мустаки, богема, потерял ее. На следующий день Эдит купила ему такую же другую.

Эдит уверена, что в лице Жоржа нашла достойного партнера. Он весел, любит, чтобы вечер длился до утра. В еде не привередлив. Готов дружить со всеми. Он привык жить как бог на душу положит, и беспорядочность Эдит ему не мешает. Он никому не читает проповедей: для него благое дело — это жить день за днем, час за часом так, как хочется. И уж, конечно, не ему сдерживать Эдит и говорить ей: «Ложись