одной! Не умеешь — не пиши! Смотри, если увижу, что пишешь, — глаз не спущу, пока не закончишь».
Логика Эдит!
Чтобы она его не терзала, Шарль старался не попадаться ей на глаза. Он писал, забившись куда- нибудь в уголок. Так как он никогда не был собой доволен, то повсюду бросал клочки бумаги, которые я подбирала. Я до сих пор их храню.
Шарль тем не менее писал для Эдит песни и вкладывал в них всю свою душу и талант. Но ничего не получалось. С песнями, как и с мужчинами, Эдит должна была испытать внезапность восхищения. Она пела лишь несколько песен Шарля: «Идет дождь», «Однажды», «Дитя», «Голубее твоих глаз».
Как-то вечером Шарль дал ей песню «Я ненавижу воскресенья».
У Эдит был один из черных дней. «Это для меня? Ты что, думаешь, я буду петь это г…?» Далее последовал избранный отрывок из ее репертуара, прославившего ее от Менильмонтана до Пигаль.
— Значит, вы ее не берете, — спокойно заключил Шарль. — Я могу делать с ней что хочу?
— Можешь засунуть ее себе в…
Шарль потихоньку отнес песню Жюльет Греко, которая тут же включила ее в свой репертуар.
Узнав об этом. Эдит стала метать Громы и молнии:
— Шарль, подойти-ка на минутку. Значит, ты теперь отдаешь мои песни Греко?
— Но Эдит, вы же сказали, что она вам не нужна!
— Я? Я тебе это сказала? Ты меня за дуру держишь? Разве ты мне сказал, что отдашь ее Греко?
— Нет.
— Значит, ты считаешь, что меня можно обойти? Меня? Я тебе прочищу уши…
Нет, логика Эдит валила с ног…
В работе с Эдит Шарль начал не с той ноги. Он все время говорил ей «да». В этом была ошибка. Ей нельзя было во всем поддакивать. Нужно было лавировать, мириться с ее фантазиями, но уметь противостоять ей, когда речь шла о работе. Кричать она кричала, но уважала.
Нужно было уметь схитрить, чтобы не быть проглоченным. Но на это Шарль не был способен. Он был слишком честен, слишком чист. Он испытывал к ней такое чувство восхищения, что, как бы она его ни тиранила, он только говорил: «Эдит самая великая, она на все имеет право!»
Как морковкой размахивают перед носом осла, так Эдит говорила ему все время о поездке в Америку: «Тебе будет полезно поехать туда. В шоу-бизнесе они понимают больше всех!» Шарль поднимал брови, у него округлялись глаза, и с видом «собаки, которой видится жаркое», он слушал рассказы Эдит о ее поездках за океан, о ее выступлениях…
За ее спиной он меня спрашивал:
— Ты думаешь, она меня возьмет?
Как я могла ручаться?
— Может быть, если будешь себя хорошо вести…
Он смеялся.
— Чтобы ее уговорить, я даже не могу сказать ей, что буду делать все, что она захочет. Я давно это делаю…
Если бы Шарль стал «господином Пиаф», все бы изменилось. Все его песни в мгновение ока стали бы гениальными. Ему бы устраивали сцены, но не тиранили, а если и тиранили, то по-другому! Я очень хотела, чтобы это произошло! С ним я была бы спокойна. И я подумала: может быть, их нужно друг к другу подтолкнуть?..
Однажды вечером, когда Эдит немного выпила и Шарль тоже, мы с друзьями решили раздеть Азнавура и положить его в постель к Эдит. Пока ребята возились с ним, я «обряжала невесту».
— Причешись поаккуратней… надушись… Надень красивую ночную рубашку, ту, ажурную…
— Чего ты сегодня так вертишься вокруг меня?
— Хочу, чтобы ты была красивой!
— Интересно, ради кого?
— На всякий случай…
— Ты думаешь, что ко мне спустится принц через каминную трубу?
Вхожу с ней в спальню. Никого! Постель пуста. Не выгорело! Шарль на это не пошел. Я думаю, он слишком любил Эдит. И главное, был слишком честен.
К счастью для всех нас, постели Эдит долго пустовать не пришлось.
Эдит выступала в «Баккара». Как-то вечером к ней в артистическую явился высокий крепкий парень, мускулы играли у него под кожей, и на совершенно немыслимой смеси из французского, английского и американского сленга объяснил ей, что написал ей английский вариант «Гимна Любви». Это было неглупо; Эдит дорожила этой песней.
У парня была симпатичная рожа, вся в крапинках. В детстве он перенес оспу, но теперь рябое лицо подчеркивало его мужественность. Приятная улыбка, открытый взгляд. Я сразу смекнула: «У этого парня есть шанс!» Загвоздка была в том, что из десяти слов, которые он произносил, мы с трудом понимали три.
— Ваша мысль, — сказала ему Эдит, — is very good.
— For you?
— No, not for me.
— I am very sorry[46].
— Не нужно огорчаться. Все еще может получиться. Позвоните мне.
Парень прикладывает два пальца к шляпе — «закоренелый американский бродяга»!
— O.K. Tomorrow[47].
Когда он ушел, Эдит расхохоталась от всего сердца. Уже много месяцев я не слышала, чтобы она так смеялась, тем смехом, который Анри Конте так хорошо описал в одной из своих статей: «Вдруг раздается громоподобный, великолепный, чистейший смех. Этот смех взрывается, разбрызгивается, заливает радостью все вокруг. Эдит Пиаф подходит ко мне, цепляется за меня и смеется, смеется так, что ей не хватает дыхания, кажется, она вот-вот задохнется, упадет тут же, на месте. Я вижу совсем близко ее удивительное лицо, выражение которого все время меняется. Вижу глаза, глубокие, как море, необъятный лоб, слышу этот потрясающий смех, который овладевает всем ее существом и звенит счастьем оттого, что, вырываясь наружу, проходит между ее зубами, острыми, как у маленького зверька…»
До чего же хорошо было услышать этот смех! Мы выходили из мрака. Я готова была расцеловать этого парня.
— Ну, с этим, во всяком случае, не придется разводить антимонии. Как его зовут, Момона?
— Я не поняла.
— Ничего, скоро появится.
Назавтра раздается телефонный звонок, и я говорю Эдит:
— Какой-то Эдди Константин хочет тебя видеть.
— Не знаю такого. Чего он хочет?
— Показать тебе песни.
— Пусть приходит.
Через минуту мы о нем забыли. Днем позвонили в дверь.
«Шарль, пойди открой», — крикнула Эдит.
Шарль появился в сопровождении американца, приходившего с «Гимном Любви». Понадобилось некоторое время, чтобы разобраться, что это и есть Эдди Константин. Из-за своего акцента он побоялся, что его не поймут по телефону и попросил, чтобы вместо него позвонил приятель.
Так в жизнь Эдит вломился Эдди Константин. Под внешностью гангстера скрывалось очень чувствительное сердце. Он интуитивно угадал, как нужно ухаживать за Эдит.
— Момона, знаешь, этот парень умеет быть очень нежным. Он мне сказал, что у него ко мне страсть-дружба… Правда, мило?
— И ты сумела его понять?
— Стараюсь… Знаешь, «Гимн Любви», песни — это все уловки, чтобы встретиться со мной. Чем он, по-твоему, не похож на других?
Ничего особенного я в нем не находила. Но Эдит любила, чтобы я обнаруживала у ее мужчин
