главный инструктор боевого искусства. Как математика является основой всех точных наук, так же и фехтование учит солдата обращению с любым другим оружием. Это хорошо знают в континентальных армиях, где у каждого полка есть свой фехтовальный зал.
Опять же, человек мыслящий не может не знать о присущей мечу способности стимулировать физические качества. «Недостаточно утруждать только душу, необходимо утруждать также и мышцы», — пишет Монтень, отмечая при этом, что фехтование — единственный вид упражнений, где «упражняется дух». Являющийся лучшей из гимнастик, этот вид физической деятельности учит человека быть воином. Фехтование делает человека сильнее, активнее, проворнее и быстрее в движениях. Ученые подсчитали, что за час интенсивных занятий фехтованием человек с потом и выдыхаемым воздухом теряет до сорока унций веса. Фехтование — непревзойденное средство тренировки координации движений, глазомера, оценки собственных возможностей и, в конце концов, подготовки к реальному бою. Для успеха в фехтовании требуется уверенность духа, которая становится для фехтовальщика привычным состоянием; нельзя не предложить эту фантастическую, приносящую небывалые плоды дисциплину для преподавания в школах.
Теперь же, по мере того как вместе с обычаями прошлого века меч теряет славу разрушителя, нельзя не заметить, что характер народов при этом меняется, и не в лучшую сторону. Как только во Франции перестали носить шпаги, так французы стали заявлять о своих согражданах, что «самый галантный в Европе народ вдруг стал самым грубым». То учтивое обхождение англичан, которое так очаровывало в англичанах начала XIX века пылкого и требовательного Алфиери, сохранили ныне лишь немногие. Да, действительно, бретеров, профессиональных дуэлянтов, больше нет. Но учтивость и пунктуальность, вежливость в отношениях между людьми и галантное служение женщине (frauencultus) — суть рыцарского духа — по большей части остались при этом за бортом. Последнее, похоже, сохранили лишь в Европе наиболее культурные классы, а широкие массы — только в Соединенных Штатах, где мы видим любопытный оазис рыцарства, сохраняемый с помощью не меча, но револьвера. В Англии запрещены дуэли, и ничего не предложено взамен: мы устранили следствие вместо причины.
Все вышенаписанное доказывает, что книга, которую вы держите в руках, — не «ложка после обеда», что в том героическом оружии, которое я избрал ее героем, и сейчас есть жизненная сила. Подробности всех этих общих утверждений будут изложены на последующих страницах. Теперь следует, наверное, представить читателям эту книгу.
В 70-х годах я с легким сердцем взялся за «Книгу меча», предполагая закончить ее за несколько месяцев. В результате у меня ушло на нее столько же лет. Необходимо оказалось не только исследовать источники и размышлять над ними, но и попутешествовать по свету, изучая положение вещей самостоятельно. Для написания монографии по мечу и исследования литературы о нем пришлось посетить все крупные арсеналы Европейского континента и совершить в 1875–1876 годах поездку в Индию. За короткий срок в несколько месяцев удалось показать только то, что записями об истории меча являются все исторические хроники мира. За долгий срок в несколько лет я убедился, что полностью охватить эту тему невозможно, надо каким-то образом себя ограничить.
Нельзя сказать, чтобы монография по мечу была не нужна. Ученым, интересующимся его происхождением, генеалогией и историей, не удастся найти у себя под рукой ни одной публикации. Им придется перерывать каталоги и книги по оружию в целом, количество которых исчисляется десятками. Придется искать брошюры с беглыми обзорами, статьи в беспорядочных складах информации, именуемых журналами, и разбросанные по пухлым сборникам и общим работам по хоплологии. Придется продираться том за томом сквозь пространные описания историй и путешествий ради нескольких разбросанных предложений. И постоянно они будут обнаруживать, что указатель в конце английской книги, в котором обширно перечисляются упоминания стекла или сахара, по поводу меча не сообщает ничего. Временами им придется блуждать в темноте, потому что авторы источников, кажется, совершенно не представляли себе важность предмета повествования. Например, много написано об искусстве Японии; а вот знания наши о японской металлургии, особенно о производстве железа и стали, не выходят за пределы элементарных, хотя информации о причудливых и замечательных мечах японцев на удивление много. А путешественники и коллекционеры описывают мечи в той же манере, что и предметы естественной истории. Они обращают внимание только на то, что привлекает их внимание, — на редкости, на те формы, которых они не видели раньше, на нечто поразительное и на уникальные экземпляры, не имеющие никакой представительской ценности. И таким образом, они не обращают внимания на экземпляры гораздо более ценные и значимые для ученых, а те, что они привозят домой, часто заплатив за них большую цену, являются разве что экспонатом для лавки диковинок.
Трудность в описании меча заключается и в том, что меч отличается отчетливой индивидуальностью. Окончательный облик каждого оружия определяется множеством факторов: от бессознательного выбора до глубочайшего расчета. Одним из свойств произведений аборигенов является то, что у них не бывает двух одинаковых предметов, особенно это касается оружия (хотя возможные различия между ними и сильно ограничены). Количество мелких различий между мечами может быть безграничным. Даже и сейчас фехтовальщики зачастую делают себе шпаги на заказ — той формы, того размера или веса, которые они считают (зачастую сильно при этом ошибаясь) лучше общепринятых. Кто-нибудь, желая сделать свои руки сильнее, разрабатывает оружие, которое подошло бы титану, а попробовав им поорудовать, понимает, что оно просто бесполезно. Рассказывают об одном оружейнике из Шеффилда, который, получив из Марокко деревянную модель меча с наставлением воспроизвести ее в стали, сделал по одному и тому же образцу несколько сотен клинков, но так и не смог найти ни одного покупателя. Общее сходство всех мечей с единым образцом затмевают особенности, делающие их негодными для всеобщего использования. Они настроены только на своего владельца, который всегда гордится тем, что вот его-то меч самый лучший и имеет какое- то, подчас неразличимое, достоинство перед остальными. Ничего другого и ожидать нельзя — ведь меч должен быть частью хозяина, продолжением его руки. Естественным результатом такого положения вещей является вопиющее многообразие разновидностей этого оружия и трудность в попытке урезать это многообразие для создания какого-то упорядоченного описания. Следовательно, я не могу согласиться с президентом Антропологического института, когда тот утверждает: «Конечно же мечи похожей формы можно найти во многих странах, но они не столь причудливы (как габонские мечи), если только их форма не является заимствованной. Мечи практически одной и той же формы могут независимо друг от друга появляться в разных частях света, поскольку количество их ограничено, а требования человека везде едины».
Таким образом, главным, что заставило меня задержаться на столь долгий срок, стала потребность ввести систематику, последовательность и ясный порядок в хаос деталей. Возникла необходимость найти какое-то единство, какую-то точку отсчета эволюции и развития этого оружия, без которой все рассуждения оказались бы рассеянными и непоследовательными. Но как найти тот ключ, который превратит запутанный лабиринт в прямую дорогу, ту точку отсчета, которая позволит нам обозреть всю панораму; тот угол зрения, который верно отразит расположение деталей, связующую нить взаимодействий и прогресс частей и всего целого?
В музеях и, следовательно, в их каталогах приняты две системы «классификаций, определяющих поля нашего невежества». Я приведу здесь только английские коллекции, а континентальный читатель пусть сам найдет примеры применения обоих принципов у себя дома. Первый принцип — тематический, или географический (например, коллекция Кристи), который, как понятно из самого названия, определяет место экспоната в основном по его отношению к местности, природе, культуре, среде и дате; этот принцип рассматривает человека и его работу как выражение почвы, его взрастившей. Второй принцип — материальный и чисто формальный (например, коллекция генерала А. Питт-Риверса); он рассматривает только экспонаты сами по себе, вне зависимости от их авторов или среды, в которой они были сделаны; бесстрастно исследуя законы развития соперничающих разновидностей, этот принцип преследует цель расширения наших знаний о человечестве. У обоих принципов есть свои достоинства и недостатки. Тематический принцип более последователен с антрополого-этнологической точки зрения, потому что рассматривает культуру народа в целом; но показать путем сопоставления возникновение, жизнь и смерть отдельного предмета он не в силах. Формальный принцип берется за изучение конкретных представлений; он описывает их переходы, связи и последовательность, развитие и деградацию. Он приводит примеры действия законов бессознательного выбора, в отличие от заранее обдуманного и планируемого. Таким
