девочке с арфой, в старухе с бельмом, в тазе с испражнениями — во всём чувствуется загадочная концепция.
Когда оргия заканчивается, Арнольд приглашает меня в соседнюю комнату. Здесь куда больше мебели. Мы подходим к ноутбуку.
— Перекиньте нам фотографии и удалите их, — чревовещает Арнольд.
Я достаю USB-шнур, подключаю фотоаппарат и закачиваю фото на ноутбук. Затем нажимаю «delete». Арнольд просматривает фотографии, несколько раз хмыкает и заключает:
— Сколько вы фотографируете? Допустим, неделю, две? Я не удостаиваю его ответом. Мы проходим к выходу. Арнольд платит мне:
— Я надеюсь, игра останется за дверями этого дома. Мы всего лишь, допустим, покорные искатели истины.
— Хоть масоны или тамплиеры.
— Вы смешиваете всё подряд, — лёгкая улыбка трогает его губы.
— Вы тоже, — я вспоминаю таз с вареньем.
— Мне всё равно, кто вы. Если вы делаете это постоянно, то вам легче говорить о поиске таинственной истины, а не о сомнительных гастрономических пристрастиях.
— А разве профессия фотографа не располагает к экспериментам?
— Не более чем любая другая. У меня множество патологий, но пока я не успел сублимировать их в творчество. Поэтому я отстаю от всех этих творцов-шизофреников.
— Однако этот мир сформирован, допустим, именно такими шизофрениками.
— Мир в вашей голове имеет отношение к ним? Не думаю, что чужие манифесты и мании могут вдруг стать миром для каждого, — озираюсь по сторонам в поисках туалета.
Для чего Арнольду эта невнятная беседа? Но он продолжает её:
— А что же это?
— Десктоп.
— А что же, допустим, играет роль софта?
— Человеческие стереотипы и механизмы существования.
— Но они сформированы теми же шизофрениками, — замечает Арнольд.
— Которые, в свою очередь, сформированы ими же. К примеру, есть программа. Работает, выполняет задачу. Но потом, — я сплёвываю, — появляется какой-нибудь вирус и сбивает настройки софта, а иногда даже жжёт железо.
Арнольд смеётся. Первый раз я вижу его с открытым ртом. У него крупные гнилые зубы.
— А что с десктопом?
— Он подвергается обновлению, но не меняется по сути.
— Вы демагог, Даниил. Но, допустим, вы справились с задачей. Рекомендации о вас верны. Я удивлён:
— Вам рекомендовали меня? Кто? Николетта Степановна?
— Другой человек.
— И кто же? — мне становится интересно.
— Пусть это останется тайной. Как и прочее сегодня. — К воротам подъезжает машина. — Ваше такси. Оно оплачено. До скорой встречи, Даниил.
Я сажусь в такси. Ворота в дом закрываются.
— Куда ехать? — спрашивает таксист, бородатый толстяк с бульдожьим лицом. Я называю адрес и добавляю:
— По пути заедем в круглосуточный магазин.
Мне вдруг ужасно хочется выпить холодного тёмного пива. Такси трогается.
Глава десятая
Не знаю, для чего я пришёл к ним домой. К Маше и Лене, девочкам из секты позитивных. Наверное, всё дело в их жалостливых, безостановочных мольбах.
Седьмой этаж облупившийся девятиэтажки. Однокомнатная квартира. Маша и Лена встречают меня на пороге. Целуют в обе щёки. Это могло бы быть приятным, если бы не виноград герпеса на их губах. Прохожу в комнату, кладбище старой мебели. Во всём интерьере, в каждой его детали, как и в хозяйках, чувствуется увядание. И даже цветок на подоконнике грязного окна зачах и пожелтел. Стены комнаты заклеены выцветавшими чёрно-белыми плакатами. В основном, рок-музыканты.
Джимми Хендрикс обнимает гитару.
Когда мне было шестнадцать, я тоже увешивал плакатами стены своей комнаты. Потом мама сказала мне, что печатная бумага выделяет свинец. Я сорвал все плакаты и выкинул их в урну. Маше и Лене я сказал то же самое. Они лишь рассмеялись.
Маше восемнадцать. Лене шестнадцать. Они вдвоём ходят в семью позитивных. Им нравится, говорят они. Только там можно почувствовать себя частью чего-то.
— Сколько ты с нами?
— Не помню, — отвечаю я.
— У тебя было посвящение? — Я киваю. — Расскажи. Это так классно.
Я говорю о том, как мы с Михаилом Петровичем привили маленького ребёнка. О том, как сделал частью семьи девушку в парке. Всё это я рассказываю под звонкий смех юных созданий.
Джон Леннон печально взирает сквозь линзы очков.
— Классно тебе, — щебечет Лена, расковыривая гнойник на щеке.
— Нам тоже было прикольно, — вторит Маша. — На посвящение Коля отправил нас на дискотеку. Мы должны были трахнуться с кучей всяких парней.
— Без резинки, — поясняет Лена.
— И как?
— У меня тогда было семь парней за ночь, — вставляет Лена.
— А у меня восемь, — кричит Маша. Они начинают спорить, у кого было больше.
— И все они трахали вас без презерватива? — любопытствую я.
— Один хотел с резинкой, — морщит нос Лена, — но я сказала, что без резинки круче.
— И никто не возражал? — Нет, — удивлённо смотрит на меня Маша. —
— Ты что, никогда не снимал девочек на дискотеке?
Сид Вишез натягивает шнур чуть выше локтя.
На столе появляется вторая бутылка водки. Чем больше я пью, тем меньше задумываюсь о последствиях. Маша и Лена рассказывают о съёмках в порно. О своих заданиях. О том, как попали в семью.
Их история проста. Дружат с детства. Маша попала на съёмки порно. Хотелось показать себя, говорит она. Познакомилась с Колей. И он рассказал им о вирусе.
Вслед за собой Маша привела Лену. Трахали человек пять. Лена сама хотела заразиться. Хотела стать членом семьи позитивных. Ей повезло — у неё получилось.
Теперь они прививают избранных. И ни о чём не жалеют. Только иногда неприятно от побочных эффектов. Они мечтают о том дне, когда каждый будет позитивен, и все будут свободны. По их мнению, свобода выражается в отсутствии запретов. Прежде всего, сексуальных.
Дженнис Джоплин танцует у микрофона.
Есть два типа пьяных бесед едва знакомых людей. В первых всё плохо изначально. Во вторых дерьмо выплывает в конце.
Так и у нас. Маша вдруг начинает говорить о бессмысленности жизни. Об одиночестве. О боли. О проблемах в личной жизни. О непонимании.
Они говорят — им незачем жить. Всё лучшее уже произошло. Посвящение — вершина их жизни.
