– Это насилие, папа. А всякое насилие мерзко, грубо и недостойно человека.
– Ну, со мной ты этот тон оставь. И что с тобой будет, когда ты вырастешь? Имей в виду, завтра тебя спросят на уроке словесности. Готовься!
– Я готов.
Первый урок — словесность. Лермонтов. Если бы учитель знал, что он почти все стихи Лермонтова наизусть помнит, и даже прозу. Да разве со словесником можно говорить всерьёз!
– Ландау! Скажите, о чём думал Лермонтов, когда писал «Героя нашего времени»?
– На этот вопрос мог бы ответить только один человек.
– Уж не вы ли?
– Ни в коем случае.
– Я так и полагал. Так кто же?
– Михаил Юрьевич Лермонтов.
– Садитесь. Единица! В этом году вы кончаете гимназию, а как легкомысленно относитесь к учению! Как жаль, что у такого почтенного человека, как Давид Львович Ландау, такой неудачный сын!
В 1920 году Лев получил аттестат зрелости. Двенадцати лет в университет не брали. И раньше Лев почти не готовил уроков, а теперь мог окончательно разлениться. Отец весь день на службе, мать в больнице, Соня за уроками, а потом садится за рояль — все работают. Любовь Вениаминовна искала способ заставить сына как следует заниматься и из чисто педагогических соображений допекала мальчика разговорами о том, что ничего путного из него не выйдет, что кто ничего не делает, тот лодырь, паразит — живёт трудами других.
– Одних способностей мало. Если не трудиться, они заглохнут, и человек превратится в полнейшее ничтожество, — без конца повторяла она.
Мать хотела задеть самолюбие сына, но, по-видимому, зашла слишком далеко. Злополучная педагогика чуть не привела к трагедии, потому что на тринадцатом году жизни Лев решил кончить жизнь самоубийством. Он уже обдумывал, каким способом проще это сделать, но, к счастью, родители постановили определить его вместе с сестрой Соней и кузиной Тёмой в Коммерческое училище.
В училище готовились вместе: Соня, Лёва и Тёма. Давид Львович помогал по алгебре, геометрии и тригонометрии. Он был строгим учителем: в задачнике Шапошникова и Вальцова не осталось ни одной задачи, которую бы не прорешали его ученики. Правда, Лёве тут было делать нечего. Занимался самостоятельно. Ведь он уже умел и дифференцировать, и интегрировать. Дифференцировать научился в двенадцать лет, интегрировать — в тринадцать. Мрачные мысли ушли. Занятия математикой доставляли ему такую радость, что он забывал обо всём на свете. Не хотелось заниматься только геометрией. Уж очень она примитивна.
Наступил вечер накануне экзамена по геометрии. Усевшись в кресло и закинув ногу за ногу, Лёва начал перелистывать учебник. Он был так сосредоточен, что кроме своей книги, ничего не видел. Мимо ходили, несколько раз пытались что-то спросить у него — он ничего не слышал. Через два часа он закрыл книгу.
– Выучил?
– Да.
Экзамены сданы на «отлично». Лёва, Соня и Тёма были зачислены в предпоследний класс училища.
Тщедушный мальчик в первый же день стал мишенью для насмешек и небезобидных шуток великовозрастных одноклассников. Но лишь до первого урока математики. Преподаватель Асланов предложил решить задачу двумя способами, и молодые люди склонились над тетрадями.
– А ты даже не пытаешься решать? — спросил Асланов, заметив, что новенький не написал ни строчки.
В классе захихикали.
– Я уже решил, — ответил Лёва.
– Какой же у тебя ответ?
Ландау сказал.
– Ну так решай второй вариант.
– Решил.
– Иди к доске.
Знакомство состоялось. Теперь уже никому в голову не приходило подшучивать над возрастом Лёвиньки. Какие там шутки, когда он решал контрольные чуть ли не всему классу!
Близких друзей у Левы в это время не было и не могло быть: его одноклассники были намного старше. Зато подобралась хорошая компания: Соня и Лёва Ландау, Ваня Моргунов, Боря Лейбзон, Тёма Левитина.
Мальчик работал очень много. От бесконечного сидения ныла спина, и он стал писать лежа. Так можно было заниматься хоть десять часов подряд. Любовь Вениаминовна пыталась возражать:
– Лёва, медицина утверждает, что лёжа не то что писать, даже читать вредно.
– Мамочка! Это моё личное дело, а в личные дела, как известно, вмешиваться не полагается.
– Как же мне не вмешиваться, ты совсем зачахнешь без воздуха. Нужно ходить, двигаться…
– Ну хорошо, пойду на лекцию профессора Дубровского.
– А о чём лекция?
– О французской революции. Соня и Тёма тоже идут. И кузина Соня со своим женихом Суреном. Ты знаешь, мама, какой замечательный человек Сурен Зарафьян! Он революционер. До установления в городе Советской власти скрывался в подполье. Маркса знает лучше меня, намного лучше. Куда мне до него!
После лекции вся компания решила идти пить чай к Ландау.
– Ну как, Лёвинька, понравилась тебе лекция? — спросила сына Любовь Вениаминовна.
– Да, — ответил он. И, помолчав, добавил: — Смерть на баррикадах — это благородно!
«Главное в жизни — дерзать»
Человек — не машина; если отнять у него возможность самостоятельного становления и свободу суждений, он погибает.
В 1922 году Лев поступил в Бакинский университет. Он был зачислен сразу на два факультета: физико- математический и химический. Вскоре он ушёл с химического, избрав своей специальностью физику.
Лев Ландау накануне поступления в Бакинский университет. Август 1922 г.
Ландау был моложе всех в университете и очень это переживал. Проходя по коридорам, он поднимал плечи и наклонял голову: ему казалось, что так он выглядит значительно старше. Вокруг столько весёлых, жизнерадостных юношей, так хочется подружиться с ними, но он не смеет даже мечтать об этом: для них он — странный ребёнок, непонятно как здесь очутившийся. В перерывах между лекциями они с азартом что-то друг другу рассказывают, а Лев старается забиться куда-нибудь в уголок, чтобы не попадаться никому на глаза. Но не так-то легко избежать насмешек. Вот Лев входит в аудиторию, скромно садится у прохода.
– Может быть, ты хочешь к окошечку, детка? — интересуется верзила-студент.
И так весь первый семестр, пока не узнали, какой он замечательный математик и как охотно помогает товарищам.
Однажды на лекции по математике Лев задал профессору вопрос. Профессор долго думал, прежде чем ответить. В аудитории стало очень тихо. Профессор попросил Льва подойти к доске. Вмиг доска покрылась математическими знаками. «Китайская грамота», — прошептал кто-то. Профессор и Ландау начали спорить. Студенты догадывались: прав Ландау! Лицо у Льва было серьёзное и сосредоточенное, у профессора — взволнованное и немного обескураженное. Потом профессор улыбнулся и, наклонив голову, сказал:
