– Так вот, – продолжал немецкий советник, – возьмите автомат и как следует обыщите весь перешеек. Может, вянрикки ранен, а может, действительно… ха-ха!.. повесился… Ха-ха!..
– Слушаюсь, герр обер-лейтенант!
В лесу было хорошо…
Пахло перегретой хвоей, душистым листом черничника, от озерной воды тянуло прохладой. Смахивая с лица лесную паутину, капрал бесшумной поступью углублялся в чащу, и ничто не ускользало от его быстрого взгляда. Вот ящерица шмыгнула в траву, а вот доживает последние часы надломленная ветка – здесь недавно проходил человек; осока на болотистой лужайке примята, словно кто-то бежал и упал, – так и есть: раненый уползал в эти заросли, спасаясь от пуль, и умер…
Капрал подтянул сапоги повыше, прислушался: гудели вершинами сосны, четко долбил тишину дятел, что-то прошумело в траве и снова затихло. Дойдя до поваленного бурей дерева, под вывороченными корнями которого высился муравейник, Ориккайнен круто свернул влево и, согнувшись, пробежал шагов двадцать. Замер. Огляделся. Снова пробежал. Лег…
Теперь, в просвете между ветвей, он видел застывшее в покое озеро Хархаярви. Возле берега густо разросся кустарник, скрывая неглубокую лощину. Где-то вдалеке хлопнул выстрел, но Ориккайнен не обратил на него внимания. Еще раз оглянувшись, он встал и, раздвигая ольховые ветви, медленно спустился в лощинку.
Здесь было темно и сыро. Землю устилали вялые прошлогодние листья. Ориккайнен присел на корточки и руками стал разгребать вороха этих листьев, что-то отыскивая. Лицо его все время сохраняло сосредоточенное выражение, и на нем не отразилось ни удивления, ни страха, когда из-под листьев вдруг высунулась рука человека, затянутая в узкую замшевую перчатку.
Обшарив каждую кочку между кустами, Ориккайнен схватился за эту руку и оттащил труп в сторону. Старательно обыскав то место, где лежал мертвец, и ничего не найдя, капрал снова забросал труп листьями.
– Нету, – тихо произнес он, потрогав пустые ножны. – Где же я мог его потерять?..
И вдруг из-за кустов, росших на обрыве лощины, раздался чей-то насмешливый голос:
– Ну как, Ориккайнен?.. Нашел свой пуукко?..
Капрал сдернул с плеча автомат, в течение секунды опустошил диск. Дрожало в руках оружие, и, почти закрывая глаз, дрожало веко. И не успел еще «суоми» подавиться последним патроном, а капрал уже вставил второй диск.
Срезаемые пулями, подкашивались сучья, вихрем кружились в воздухе сорванные листья.
Третий диск… Он уже протянул за ним руку, но вспомнил, что их было только два. А ножны – пусты. Цепляясь за ветви, стал вылезать из лощины, и тогда снова раздался этот незнакомый голос:
– Ну что, капрал, выдохся?..
Ориккайнен вяло опустился на землю. Невдалеке от него, на пригорке, стоял русский солдат с погонами ефрейтора. И в этом щуплом, подтянутом человеке, из-под пилотки которого выглядывали седые волосы, капрал угадал свою смерть.
– Патроны вышли, – глухо сказал он, – а то бы…
– Я тебя с утра поджидаю, – подходя ближе, заговорил ефрейтор. – Думаю, не может так быть, чтобы финн и не пришел за своим пуукко! Ну, здравствуй, капрал Теппо Ориккайнен, – так, кажется, у тебя на рукоятке вырезано?..
– Так, – отозвался капрал, рыская глазами по кустам: куда бы броситься?
Но ефрейтор спокойно подошел к нему и сел рядом, доставая самодельный портсигар из карельской березы.
– «Беломорканал», – сказал он, предлагая закурить, – тот самый канал, который вы так ненавидите. Бери!..
Папироса увертывалась из дрожащих пальцев капрала. Косясь взглядом на короткоствольный русский автомат, он тоскливо думал: «Ох, дурак я!..»
– Да ты, я вижу, давно воюешь, – сказал ефрейтор, заметив на груди целый ряд знаков отличия.
– Вторую войну.
– Я тоже давно. Уже третью. С вами, сволочами, разве поживешь мирно?
«Сейчас шлепнет», – тоскливо подумал капрал и, чтобы не мучиться дальше, решил приблизить этот момент: все равно уже не вырвешься.
– Много ваших я положил, – твердо сказал он и зажмурился. – Много!
– Ну и я ваших – не меньше.
Дуло «суоми» еще тлело ядовитым дымком. «Сколько людей убил, – навернулась мысль, – а сейчас меня убивать будут…»
– Батрак я, – с натугой, точно оправдывая себя в чем-то, сказал Ориккайнен и поднес к лицу свои широкие красные ладони. – На вырубках «Вяррио»… Может, слышал?
– Работал.
– Что?
– На «Вяррио», говорю.
– Ты?
– Я.
– Когда?
– Давно, – вздохнул ефрейтор, – еще до революции.
– Лесоруб?
– Был. Сейчас учитель.
– Вот как, – задумчиво протянул капрал и почему-то успокоился. – Карел?
– Нет, финн. – Ефрейтор забросил окурок в лощину, где лежал под ворохом листьев мертвый офицер, и спросил: – За что ты его?
– Сволочь он… солдат обижал… А ты, выходит, видел?
– Я как раз вот здесь сидел. Скажу честно, ловок ты – даже пикнуть не дал ему. Только чего же пуукко свой оставил?..
– Растерялся, никогда своих не приходилось…
Ориккайнен снова потрогал ножны, прищурился:
– Меня… к своим отведешь?.. Или как?..
– А чего тебя отводить? – улыбнулся ефрейтор. – У нас таких, как ты, много!
– Допрашивать будете…
– А мы и так все знаем. Больше тебя даже.
– Значит – пуля?
– И пули тратить не буду.
– Что же тогда?
– А иди куда хочешь! Все равно вам конец скоро.
И, как бы в подтверждение своих слов, ефрейтор бросил к ногам Ориккайнена его длинный пуукко:
– На, возьми!..
«Вот сейчас и выстрелит, – подумал капрал, не решаясь забрать нож. – Если бы русский был – можно поверить, а он – финн, мы все такие…»
– Дурак ты капрал!..
Непослушными пальцами Ориккайнен втиснул острое лезвие в ножны.
– Что ты делаешь со мной? – изменившимся голосом прошептал он. – Как же я теперь стрелять-то в вас буду?..
– А ты не стреляй.
– Война.
– А ты не воюй!
Ориккайнен поднял тяжелый «суоми», протянул его ефрейтору:
– Слушай, возьми-ка ты меня лучше в плен.
– От этого война раньше не кончится.
– Нет, ты возьми! А то еще, не дай бог, встретимся…
