– А я и не отказываюсь, – улыбнулся Мордвинов, кладя руку на плечо незнакомки. – Вы из какого санбата?
– Я из губы Сайда, – ответила она, – зовут меня Таней… А вас?.. Мы тоже уходим ночью к Титовке…
Так состоялось знакомство. Мордвинову было легко с этой веселой толстушкой, которая, прильнув к его плечу, наивно выбалтывала секреты про своих подруг, но мысли молодого лейтенанты были заняты другим. В сердце опять неожиданно вошла острая, какая-то тягучая тоска по Вареньке, и, слушая Таню, он безразлично отвечал:
– Да?.. Что вы говорите?.. Вот как… Интересно…
Однажды, откинувшись назад, она неожиданно спросила:
– О чем вы думаете?
– Я?.. Да так, ни о чем.
– Нет, – возразила Таня, – я же ведь вижу, что вы все время думаете.
Ее голова находилась на уровне его плеча. Якову стало смешно.
– Я думаю, что вы хорошая девушка.
– Шутите, – недоверчиво сказала она.
– Шучу, – согласился моряк.
А он как раз и не шутил. Ему действительно казалось, что в этой девушке, с которой его свела на час военная судьба, он мог бы, наверное, найти человека-друга на всю жизнь. И не только в ней, но и в другой, – вон как их много кружится!..
Может, но – не хочет. И никогда не захочет, потому что не отболело в душе старое – все, что связано с Варенькой. И вряд ли когда-нибудь отболит…
– …А потом снова вернемся…
Она что-то говорила ему, а он прослушал. Неудобно!
– Что вы сказали? – спросил он, смутившись.
– Ну вот видите, – обиделась Таня, – вы все время о чем-то своем думаете, думаете… Я предлагаю вам выйти на волю.
«Выйти на волю», – так говорят деревенские девушки.
Они вышли на крыльцо. Посреди узкой губы копил пары тральщик. Прошла мимо машина, колотя дорогу цепями. А там, где чернели вдали изломы скал, небо вспыхивало отблесками орудийных залпов, и девушка спросила:
– Это на Муста-Тунтури?
– Да, – ответил он.
Матросы, курившие на крыльце, бросили окурки и ушли дотанцовывать. Мордвинов, которому искренне хотелось сделать девушке что-нибудь приятное, позаботился:
– А вам не холодно?
– Нет…
Таня взяла его за руку; медленно и бездумно они пошли вдоль берега. «Вот если бы ей передать то, что было у Вареньки, – размышлял Мордвинов, – вот тогда, может быть…»
– Все-таки холодно, – неожиданно сказала девушка.
Они стояли вдали от жилых строений. Ветер доносил к ним свист пара на тральщике да музыку, вырывавшуюся время от времени из раскрытой двери солдатского клуба.
– Да, холодно, – машинально повторил Мордвинов и, не зная, чем закрыть девушку, осторожно обнял ее. – Холодно, – тихо повторил он и совсем неожиданно для себя поцеловал Таню сначала в лоб, потом в щеки, потом в теплые вздрагивающие губы; он целовал ее и в каком-то исступлении повторял только одно слово: – Холодно, холодно, холодно…
– Уйдешь, – вдруг сказала она, – уйдешь сегодня в десант и… Боюсь я!
Когда возвращались обратно, Яков почему-то обозлился на себя, на девушку, на свою память. Особенно на память, которая ничего не теряла, все хранила. Холодно было ему с этой девушкой и хотелось целовать не то лицо, а другое – любимое…
– Уйду, но ты не бойся, – сказал он.
И, сделавшись грубоватым, каким умел быть только он, неожиданно спросил резко:
– А почему ты позволяла мне целовать себя?
Таня остановилась, пожала плечами.
– Я и сама не знаю почему, – просто сказала она, даже не заметив, что он назвал ее на «ты».
– А все-таки?..
Она помолчала немного, потом всхлипнула и, повернувшись, быстро убежала. А лейтенант остался один, продолжая думать:
«Почему же она так легко позволила?..»
Он понял – почему, когда мощный океанский прибой выбросил его на вражеский берег и длинный егерь выстрелил ему прямо в живот. Пуля срикошетила о саперную лопатку, и бежавший следом матрос, вырвавшись вперед, заколол фашиста штыком.
«Так вот почему, – решил Яков, швыряя перед собой гранату, – она просто жалела меня, потому что я могу погибнуть сегодня…»
– Урра-а!.. – кричали десантники, выходя из воды на берег; лейтенант кричал вместе со всеми и почему-то решил, что в этот вечер так целовали не только его. Многих целовали, и, может быть, никому уже не испытать в жизни таких поцелуев, даваемых за час до боя. Даваемых без любви. Но – от большой женской любви!..
– Выходи на дорогу!.. Выходи, ребята! – кричал капитан Ярошенко. – Западная Лица уже за нами!..
Какой-то здоровенный десантник в ватных штанах вырвался вперед, остервенело крича:
– Эх, па-алундра, егерь…
Мордвинов видел, как он с ходу нарвался на трех егерей. Одного – заколол, второго – застрелил, а третий всадил в него все содержимое диска и сразу пропал во тьме…
Прямо в лица десантников стегали крупнокалиберные пулеметы, их огненные трассы скрещивались во тьме, словно лезвия гигантских ножниц, выстригая из матросских рядов все новые жизни.
– Сбить, сбить!..
Пулеметные гнезда сбили, и тогда перед ними встала стена бетонированных дотов.
– Прорвать, прорвать!..
Как прорвали – не спрашивай, но прорвали. И все это в громе, в крови, в лязге штыков и стонах. Вперед! Вперед!
– Выходи на дорогу! – кричал Ярошенко. – Выходи!
Этот десант, в котором участвовал Мордвинов, был высажен западнее устья Титовки, русло которой проходило почти вдоль течения Лицы, только ближе к Печенге. Отступавшие гитлеровцы скоплялись на переправах, чтобы, перебравшись на другой берег, закрепить оборону, сделав ее такой же неприступной, какой считалась оборона на Западной Лице. И этот десант, составленный из крепких ребят флотской закалки, должен был перерезать дорогу на Петсамо, отрубить перед немцами пути отхода…
Уже перестали кричать «ура», проламывались с молчаливой яростью. Мордвинов перестал отдавать команды, понимая, что сейчас они ни к чему, – каждый шел за ним, делал то, что делал он. Этот угрюмый скалистый берег, в который они вцепились, выходя из соленой пены, был для них клочком родной русской земли, и никакие контратаки егерей не могли сбросить десантников обратно в море.
– Ни шагу назад! – кричал Ярошенко. – Вперед!..
Под куполом неба повисли громадные люстры осветительных снарядов, и ночные бомбардировщики с черными крестами на крыльях прошлись над полосой побережья. Первые бомбы глухо рванули землю, посыпались камни, горячо полоснули воздух осколки.
– Стой! Все равно – стой! – приказал Мордвинов.
Тяжелый взрыв обрушился рядом, отбросил его в завал снега, кто-то протяжно застонал. Проносясь над головами десантников, самолеты кружили, утюжили землю бомбами, тупо щелкали по камням пули. И когда они улетели, чей-то голос на плохом русском языке крикнул:
– Уходи, или плохо вам будет!..
