– Если бы у тебя было в запасе больше времени, ты не обнял бы меня. Но времени осталось мало, а ты знаешь, что уйдешь сегодня в море…
– Не хочу слушать, – перебил ее Артем.
– Нет, выслушай!.. И тебе хочется быть спокойным там, в море. Ты хочешь помириться со мною не из-за меня, а для себя. Ты, мне кажется, большой эгоист, Артем!..
– Ну, во-от, – обиделся Пеклеванный, – так уж сразу и эгоист!..
– Да! – не могла успокоиться Варенька. – Хочешь, скажу большее?
– Ну?
– А за что ты не любил Самарова?
– Я не то чтобы не любил, – растерялся Артем, – я просто относился к нему спокойно.
– Неправда! – возразила Варенька. – Ты не любил его за то, что матросы к нему относились как к другу, а к тебе только по уставу…
Пеклеванный спрыгнул с подоконника, схватил со стола папиросу.
– Он – посредственность, твой Самаров, таких тысячи! Он даже не имел для политзанятий своих оригинальных мыслей, а пользовался вырезками из газет!..
– Однако, – ответила Варенька, – матросы любили в нем не партийный билет, а человека… Не забывай, пожалуйста, что ты сам подал недавно заявление в партию. Зачем ты это сделал?
– Я?
– Да, ты!
– Странный вопрос!
– Нисколько.
– Отстань от меня, Варька! – примирительно сказал Пеклеванный, тайком посмотрев на часы. – Ну чего ты на меня сегодня взъелась?.. Вот сейчас опять скажешь, что я эгоист, желаю покоя только для себя, а я же ведь… люблю тебя!.. Мне обидно оставлять тебя в таком состоянии, Варька!
– Ну?
– Давай помиримся!
– Ну, помиримся… А дальше что? – Варенька безнадежно махнула рукой. – Я же ведь не могу вынуть из тебя душу, сердце и вложить другие. Ты знаешь, Артем…
Она замолчала. По наклонному железу подоконника, приплясывая, ходил серый полярный воробей. «Чирик-чирик», – посмотрит на Вареньку как-то сбоку, подпрыгнет и снова: «Чирик-чирик».
– Так что? – спросил Пеклеванный, демонстративно натягивая перед зеркалом фуражку.
Варенька словно очнулась:
– Я забыла, Артем… Вот засмотрелась на этого воробья, который напомнил мне ленинградских, и я забыла… А ты уходишь?
– Да, – сухо ответил Артем, – но я хочу… я хочу сказать тебе последнее.
Он сделал какие-то движения ртом, и Варенька вдруг заметила, как на его шее под гладко выбритой кожей судорожно перекатился острый кадык. Раньше она почему-то не замечала его.
– Что, Артем? – спросила она, тоже собираясь уходить.
– Последнее, – тихо повторил Пеклеванный, и кадык снова уродливо перекатился у него под кожей. – Я хочу сказать тебе, что в море…
Варенька насторожилась:
– Ну… в море?
– В море, – продолжал Артем, – находится около сорока немецких подлодок, и с некоторыми из них нам суждено встретиться. И ты… ты, Варенька, еще пожалеешь, если…
Она невольно закрыла глаза, и перед ней, как сейчас, встала накрененная палуба «Аскольда», потоки воды в коридорах, стоны людей, и шрам ранения вдруг резануло забытой болью.
Она порывисто прижалась к Артему, терлась головой по его жесткому кителю:
– Прости… Прости меня, милый!.. Я понимаю: нам нельзя ссориться, пока идет эта война… Прости!.. Если с тобой что-нибудь случится, я не снесу этого…
Он обнял ее тоже, и она доверчиво потянулась к нему…
Потом, стоя перед зеркалом и одергивая китель, она вяло говорила:
– Ты не опоздаешь?.. Нет?..
Вставляя ключ в скважину двери, Артем деловито объяснял:
– Нет, у меня хорошие отношения с командиром. Бекетов мне верит. В крайнем случае, скажу, что задержал на улице одетого не по форме матроса и запоздал… Только ты давай поскорее. До чего же вы, бабы, всегда копаетесь!
– Ничего, – сердито отозвалась Варенька, – ту самую, из Владивостока, ждал, ну и меня тоже обождешь…
– А я разве что говорю? Надо, знаешь, как: раз, два и готово!..
– Обожди, я куда-то уронила булавку.
– Плевать на нее! Не могу же я ждать, пока ты…
– А ты не жди. Скажешь Бекетову, что задержал на улице не одного, а двух матросов. Тебе же ведь он поверит.
– Перестань! Ты знаешь, ради чего я жертвую своими отношениями с командиром…
– Нашла булавку, – вздохнула Варенька, – вот она… Ну, пойдем!
На площадке лестницы она сказала:
– Как все-таки… плохо у нас!
– Плохо? – удивился Артем.
– Ну, если не плохо, то и не совсем хорошо, мой милый… Ну, скажи, скажи, – вдруг горячо заговорила она, – неужели ты, которому столько дано, не можешь поступиться даже моим крохотным вниманием к Мордвинову?.. А?
Пеклеванный высвободил свою руку из ее ладони, остановился.
– Тебе потому и плохо? – спросил он.
– Нет, не потому, но я…
– По-оня-ятно, – нараспев произнес Артем.
Вареньке показалось, что он сейчас ударит ее, – такие были у него глаза в этот момент.
– Я не имела в виду Мордвинова, когда сказала, что нам плохо. Честное слово!
Артем криво усмехнулся:
– Знаешь что?.. Иди-ка ты к своему Кульбицкому!..
– Втиснуть в одну таблетку несколько противоядий, – говорил Кульбицкий, – чтобы могли бороться с укачиванием несколько органов сразу, – это, само по себе, не столь уж трудно. Гораздо труднее сделать выводы… Сколько, вы говорите, было процентов укачавшихся во время вашего испытательного похода?
– Семь процентов, товарищ подполковник, – уныло ответила Варенька, – и, как правило, из машинной команды.
– Это и понятно: жара, воздух насыщен испарениями. Кстати, сколько размахов делал корабль в минуту?
– Четырнадцать.
– Ого!
– Еще бы, стремительность качки была такая, что унитарные патроны вылетали из кранцев почти вертикально!
Варенька, не перестававшая думать о своем, осторожно спросила:
– Простите, товарищ подполковник, но вы не можете освободить меня на полчаса?
– На десять минут, – ответил Кульбицкий…
«Что можно сделать за десять минут?» Варенька вышла в коридор, села за телефон дежурной сестры, вызвала причальную станцию.
– Соедините меня с «Летучим», – жалобным голосом попросила она, и далекий голос телефонистки ответил: «Летучий» уже отключился от городской сети…»
Китежева подошла к окну, из которого открывалась вся гавань. Было хорошо видно, как на середину
