одной гражданской войны. Первый раз это произошло в 1966 году в Гане, где я в то время был уже заместителем резидента советской разведки. По нашим меркам, он носил антисоветскую направленность и был инспирирован извне. В три часа ночи началась стрельба. Нужно было срочно ехать в посольство и информировать Москву. Сначала сел в машину, но затем передумал, решил, что пешком безопаснее. Всю дорогу, а это около километра, вокруг хаотично летали трассирующие пули. Все остальные дни тоже приходилось проводить на улицах, чтобы докладывать реальную картину, даже подвозить солдат с оружием.
В следующий раз, уже в другой стране, как-то во время очередного путча поздно вечером возвращался на машине домой после встречи с источником. Неожиданно останавливает военный патруль. Автомат Калашникова в грудь, обыскивают. Начинаю протестовать, объяснять, что я дипломат, показываю на номера автомобиля, предъявляю паспорт. Никакой реакции, даже наоборот, раздражаются, передергивают затвор и кладут палец на спусковой крючок. В это время я замечаю, что сержант пытается что-то прочитать в моем паспорте, держа его вверх ногами. Ну, думаю, плохи мои дела, раз ребята даже в школе не учились. К счастью, неожиданно подъехал офицер, быстро во всем разобрался, извинился за подчиненных, мол, что с них возьмешь, безграмотные. Напоследок у меня еще хватило сил шутить, что чуть не схлопотал пулю из своего же автомата. Посмеялись, обнялись, и я в холодном поту поехал дальше.
— Известно, что существует неписанный кодекс поведения разведок. Одно из его положений требует не вербовать «под чужим флагом» — что это значит в современных условиях?
— Это значит: нельзя вербовать под флагом той страны, с которой существуют очень хорошие межгосударственные отношения.
Кстати, в апреле 1992-го года в Алма-Ате состоялось совещание руководителей разведок стран бывшего Советского Союза, за исключением трех прибалтийских карликовых государств. На этом совещании было принято такое решение: каждая страна берет на себя обязательства — не вести разведку друг против друга.
И если уж говорить о кодексе чести, то в разведке есть принцип корпоративности. Это когда все сотрудники разведки, не потому что они любят или не любят страну своих соперников, не допускают таких действий в отношении коллег по другую сторону баррикады, которые бы кончились кровью или смертью. То есть кодекс чести требует уважения труда разведчика, который не является нашим другом.
— А как же аварийные ситуации на дорогах?
— Это контрразведка делает. Вы же знаете, что, например, дипломатическая служба построена на принципе паритетности. Так и в разведке. Если я тебе сделаю бяку, то ты мне ответишь тем же. Хотя подковерная интеллектуальная борьба идет постоянно.
У меня, кстати, Нигерии были хорошие отношения с резидентом ЦРУ. Кстати, он прекрасно знал, что я знаю, что он — резидент.
Резиденты ЦРУ, в отличие от других, стремятся приоткрыть завесу таинства, подрасшифровать себя. И знаете из-за чего? Если вдруг кто-то пожелает предложить свои услуги, чтобы знал, к кому обращаться. А, вообще-то, американцы — самый перепуганный народ в отношении инициативников. Я, например, всегда говорил: «Никогда не гоните, давайте посмотрим, кто к нам пришел».
Кстати, у нас, в Украине, пару лет назад была потрясающая сцена. Один энтузиаст-украинец пришел в американское посольство предлагать услуги. Кончилось это тем, что его взашей оттуда выгнали, выбросили его бандероль — и все это с криком: «Уберите своего провокатора!» Именно для того, чтобы такого не было, американцы всегда немного приоткрываются. В свою очередь умные инициативники всегда очень приглядываются, к кому обратиться, чтобы их не выставили.
— Следующий вопрос насчет агентуры. Мне почему-то думается, что спецслужбы, желая заагентурить человека, могут его обхаживать только до тех пор, пока он не даст расписку, а потом — возможен шантаж.
— Если бы я попытался кого-либо шантажировать, этим самым я подставил бы себя под возможное выдворение. Знаете, в разведке по принуждению не работают. Даже агентура. Если человек не хочет, если он отказывается или же отказывается уже в ходе сотрудничества, надо пожать ему руку, сказать — «спасибо!», и отпустить с миром. Иначе — все может очень плохо закончиться. На разведку должны работать энтузиасты, люди увлеченные. К слову сказать, знаменитая «Кембриджская пятерка» ни копейки не взяла от советской разведки.
Идейных сейчас совсем не стало. Вы посмотрите: все эти резуны, гордиевские, они считают себя борцами. А какие они борцы, они подонки, самые настоящие, которые предали нас и наших друзей за деньги.
— Ваша жена была с вами?
— Да. Только в первой командировке я был один.
— Она тоже работала в разведке?
— Нет, она трудилась в посольстве. Почти все жены разведчиков работали в посольстве.
— В посольстве нанимали на работу и местных жителей?
— Да, но кем? — садовниками, вахтерами…
— Они же, наверное, все были завербованы местной спецслужбой?
— Безусловно. В этом никто из нас ни на секунду не сомневался. Но с другой стороны — а что они могут? Все дело в том, что сотрудники-иностранцы не имеют права входить в помещение посольства выше представительского помещения на первом этаже. А второй, третий и выше этажи для них недоступны. А внизу — ничего секретного, зал для приемов, помещение для бесед с посетителями. А вот легальная резидентура, которая всегда размещена на средних этажах, должна быть защищена, прикрыта всеми правами и привилегиями, которыми располагают дипломатические представительства.
— В тех странах, где вы работали, были и нелегальные резидентуры?
— Нелегальные резидентуры были только там, где труднее всего работалось. То есть в странах с очень жестким контрразведывательным режимом и еще в странах очень сильного влияния.
— Анатолий Викторович, следующий мой вопрос, наверное, не очень для вас приятный но, тем не менее, его обойти невозможно: расскажите о том, как вас расшифровали. Знаю, что о вас написал в своей книге Джон Баррон «КГБ. Тайная война советских разведчиков», а немецкий журнал «Штерн» назвал вас выдающимся мастером шпионажа.
— Это было в 1970 году. Тогда в Англию перебежал наш разведчик Олег Лялин и начал сдавать информацию обо всех, кого он знал. Оказалось, что мы вместе с ним проходили языковую подготовку в разведшколе, занимались в одной аудитории. Правда, настоящей моей фамилии он не знал, мы ведь там находились под другими. А вот по фотографии опознал. Сразу после его побега из Москвы во все резидентуры направили запросы с целью узнать, с кем и при каких обстоятельствах пересекались с ним пути. Я сообщил все как было, и меня по ряду соображений отозвали на родину — от греха подальше. К тому же вскоре в английской прессе появились публикации, где наводились списки фамилий расшифрованных советских разведчиков, в том числе и моя.
— И после этого карьера резидента закончилась?
— Отнюдь. Через некоторое время мне довелось еще несколько лет работать резидентом советской разведки в Либерии. Официально ведь эти списки, расшифровки опровергались. Реакция была одной: все это клевета на советских дипломатических работников.
— И, тем не менее, не мешало ли это заниматься основной деятельностью?
— Начнем с того, что я ведь не один там был. Да и по большому счету резидентов иностранных разведок и так зачастую знают. В той же Либерии резидентом американской разведки был мой старый знакомый, к выдворению которого ранее из Нигерии я приложил руку. У нас были нормальные отношения. Я часто бывал у него дома, где имелась очень хорошая библиотека, в частности целые стеллажи книг по искусству. И среди них на видном месте, как на показ, стояла книга Баррона с упоминанием обо мне. Тем самым он давал понять мне, что знает, кто я на самом деле. Как-то я не выдержал и прямо сказал ему: «Не надоело книгу напоказ выставлять?» После этого убрал.
— Вскоре вы оказались в Союзе, а потом — в Украине. Как все это происходило?
— Тогда ситуация сложилась таким образом. Когда я вернулся, до 1986 года работал в Москве, в центральном аппарате разведки. И, вдруг, меня стали оформлять резидентом в Турцию. А турки мне очень
