Пройдя сквозь дым

Беспомощность выворачивала его наизнанку.

Он десятки раз пересмотрел все записи, сделаные сканерами штурмбота, он то и дело менял высоты и угол обзора своих миниатюрных разведчиков, заставляя их смотреть не только на центральный монастырь, но и на остальные обители, но везде, везде генерал Ланкастер видел все одно и то же: скучную бытовую жизнь понурых людей в одинаковых, подбитых ватой куртках и серых штанах, идентифицируемых компьютером как полевая форма сухопутных войск старого Раммаха – очевидно, вся эта публика донашивала тряпье, оставшееся на забытых складах стартового комплекса. Иногда, раза два за день, на солнышко выползали жрецы в балахонах с кушаками на поясе, однако же и эти духовные лица не совершали решительно ничего такого, что могло представлять хоть какой-то интерес.

Не видел он и десятков тысяч паломников, о которых предупреждал Элг. Всего, по данным анализа его полевой консоли, горные монастыри населяли около двенадцати тысяч человек. Не много и не мало. Учитывая, что рацион их был, по-видимому, довольно скуден, монахи вполне могли прокормиться со своих посевных площадей, занимавших окрестные долины и аккуратно нарезанные террасами склоны.

Для того, чтобы не смять даже, а попросту перерезать эту толпу тесаками, ему хватило бы одной горной роты и одного светового дня.

Но этой самой роты у уинг-генерала Ланкастера не было. Впрочем, горные егеря наверняка имелись в королевстве Оламо. Решатся ли их величества и высочества двинуться в Трандар, точно зная, что за спиной остается собственный клир, влияние которого растет не по дням, а по часам?

Виктор понимал, что это произойдет только в том случае, когда доказательства станут очевидными. А здешняя медицина знает только один способ лечения гангрены… значит, снова кровь. Снова виселицы. Или, может, плаха? Какая разница: петля захлестнет всех, и правых, и виноватых, а потом появятся те, кто когда-нибудь осознает себе поколением палачей . Этому миру суждено измениться – не сейчас, так завтра. Страшные демоны встанут из крови, затмив собой вчерашних богов… Он уже видел это! Он сам убивал людей, не слишком разбираясь в степени вины. Он казнил! – и ему некогда было размышлять, какие же мотивы заставили идти на преступление тех, кто стоял со связанными руками, ожидая, когда вновь освободится длинный ряд наскоро сколоченных виселиц.

Но потом… о, это вечное «потом»!

Проклятье, приходящее к тем, кто дожил до дня, когда в сердце начинает таять сверкающий лед ярости, рожденный беспрестанным боем.

Когда лед начал таять в его сердце, генерал Виктор Ланкастер увидел кровь. И из крови, немо разъяв в крике рты, появились матери, чьих детей загоняли в санитарные машины сноровистые рослые гренадеры в хамелеоновых комбинезонах – матери, стоящие на коленях перед виселицами. А чуть поодаль, прикованные цепями к хорошо просмоленным крестам, страшно бились в пламени «воспитатели»-эсис. И Виктор Ланкастер не слышал криков.

Он слышал только звон цепей – потому что лед таял в его сердце. Демоны поднимались из крови, и лица этих демонов походили на лица повешенных им матерей, и он был беспомощен против них.

Более всего на свете Виктор не хотел бы оказаться свидетелем подобного на Трайтелларе. У него, по крайней мере, имелось оправдание: война. Да, он убивал людей, однако это были люди, сознательно лишившее себя права называться таковыми. В какой-то иной ситуации ими, вероятно, занялись бы психологи с тихими сочувствующими голосами – так было бы в дни мира. А когда вокруг умирали миллионы мужчин и женщин, сражавшихся за существование Человечества, вместо психологов приходили каратели.

И он был их командиром – он, генерал в рогатом черном шлеме.

Те, что примутся вешать и расстреливать здесь, тоже найдут для себя оправдание.

– Я бессилен, – тихо произнес Ланкастер.

Едва слышно скользя по ковру, к нему подошла Суинни.

– Тебе больно, – утвердительно произнесла она, и Виктор ощутил, как на плечо опустилась мягкая узкая ладонь.

– Да, – его глаза, не мигая, смотрели на висящий в воздухе экран, где неторопливо ползли вдоль террасы серые фигурки с какими-то сельскохозяйственными инструментами в руках.

– Мне кажется, тебя ждет мука.

Она говорила на интере – за время, проведенное в госпитале, Суинни почти выучила язык. В ее устах он звучал странно: язык навсегда ушедшего к звездам Человечества, столетия тому родившийся как причудливая смесь самых распространенных европейских, со временем обрел жесткую, стаккатную фонетику, она же продолжала петь…

– Ты что-то чувствуешь? – спросил Ланкастер, не поднимая головы.

– Сегодня ночью я ощутила нечто… – Суинни придвинула кресло, села рядом с ним. – Я не могу объяснить, что это…

– Говори через транслинг, – попросил Виктор.

– Нет… я… как будто к нам приближается дым.

– Дым? Взрыв? Огонь? Ты чувствуешь приближение пламени?

– Нет, – она взмахнула руками в жесте недоумения. – Дым. Мне начинает казаться, что он был похож на тот дым, через который в наш мир приходят те… те люди.

Те люди! Ланкастер резко повернулся к Суинни. В завораживающих бирюзовых глазах стояла незнакомая ему тревога. Он уже знал о некоторых сенсорных способностях Суинни – например, она иногда ухитрялась доигрывать ноты начатой им на рояле фразы. Что она почувствовала сейчас?

– Там, у себя – ты тоже ощущала их приближение?

– Нет. Дым всегда появлялся неожиданно. Сейчас же… понимаешь, я как будто уловила его запах, хотя на самом деле он никакого запаха не имеет, это чисто визуальное явление, как твой экран.