– От вашего друга, князя Понте-Корво.
Так титуловался ныне бывший якобинец Бернадот. Моро, весь в нервном напряжении, не прикоснулся к пакету.
– Какие же пути привели его в ваши руки?
– Я только исполнил роль почтальона, – сказал Дашков. – Могу подсказать и адрес в Стокгольме, пользуясь которым вы можете связаться с самим Бернадотом.
– Но при чем тут Стокгольм? – удивился Моро.
– Это не мои связи, это связи мадам де Сталь…
Когда гости прощались с любезными хозяевами, Дашков просунулся головой в ароматные потемки кареты Моро:
– Совсем забыл спросить вас о главном: каков здесь, в этой стране, церемониал представления президенту?
– А никакого, – отвечал Моро.
– А мундир? А треуголка? Быть ли при шпаге?
– Это как вам удобнее. В одежде тут демократия…
Карета покатила домой, двери открыл им Чарли, Файф встретил их радостным лаем. Моро прочел письмо Бернадота.
– Странная гасконада! – сказал он. – Странная…
Летом 1809 года, едва вступив в Вену, Наполеон стал угрожать Петербургу разрывом. Коленкур, явно смущенный, передал царю, что его великий император «более не ценит союз с Россией». Александр сразу вызвал Румянцева:
– Не наша ли это глупость? Когда здесь был этот хряк Шварценберг, мы гарантировали ему наше бездействие в войне, и корпус князя Голицына действительно не заливал Австрию кровью. Но я тогда сглупил, лично отредактировал протокол беседы со Шварценбергом, и теперь, надо полагать, Наполеон нашел его в шенбруннском кабинете Франца.
– Государь, сейчас до разрыва не дойдет: у Наполеона столько разных дел, как у паршивой сучки блох.
– Пожалуй, – согласился Александр. – Есть ли что нового? – Румянцев сказал, что пани Мария Валевская беременна от Наполеона. На это царь отвечал ему с раздражением, что его Нарышкина тоже беременна. – К сожалению, Николай Петрович, эти новости не могут стать событием для Европы…
На пороге его кабинета вскоре появился Арман Коленкур, расстроенный, и сказал, что служить более не в силах…
– В чем дело, Коленкур? Объяснитесь. Я настолько уже свыкся с вами, что мне потерять вас…
Наполеон сослал в глушь Нормандии мадам Канизи, которую посол страстно любил, но ведь назначая маркиза в Петербург, он же сам и обещал дать разрешение на брак с нею.
На глазах Коленкура вдруг блеснули злые слезы:
– Как он не понимает, что я обладаю всеми секретами его же государства, и, будучи оскорблен им, я могу сразу предать его, чтобы отомстить за все сразу… за все!
Александр – резким голосом – отвечал ему:
– Нет, вы не сделаете этого, Коленкур! Все, что нужно мне знать, я все это знаю. Хорошо знаю.
Он не пугал Коленкура – он сказал правду. Русская агентура во Франции работала намного лучше французской в России, теперь же, после явной измены Талейрана и Фуше, Петербург ожидал усиленного наплыва свежей информации. Политическая служба русского кабинета Александра I (к чести его!) никогда не ежилась от страха, докладывая царю правду, только правду – как бы она горька ни была. Таким образом, в русской столице знали многое. Даже очень многое…
Барклай-де-Толли – человек холодный, рассудительный, строгий, замкнутый – как раз принимал у себя в министерстве полковника Александра Чернышева, прикатившего из Вены, чтобы навестить родню, чтобы потанцевать.
– Ну? – сказал ему Барклай, глядя сурово.
Молодой полковник был очень красив, в него парижанки влюблялись напропалую, а близость к Наполеону вполне устраивала ловкого военного атташе. Чернышев пронаблюдал войну из шатра самого Наполеона, через оптику его же подзорной трубы. И теперь, зная то, о чем не пишут в газетах, он сказал Барклаю, что техника у французов никудышная. Наполеон использует старье – еще королевское оружие: пушки у него образца 1765 года, а ружья образца 1777 года.
– Вы и сами знаете, что при Аустерлице, при Эйлау и Фридланде император, объезжая поля битв, указывал Дюроку или Савари переворачивать трупы своих солдат. Все сражены нашей картечью. Как не может он пересилить флот Англии, так ему никогда не порешить нашей славной артиллерии…
Вечером в Зимнем дворце состоялся бал, и Александр, заметив флиртующего Чернышева, погрозил ему пальцем:
– Смотри мне… не попадись! На женщинах…
В буфете дворца сидел любитель выпить Шувалов.
– Не пей, – сказал ему царь. – Иди за мной…
Павел Андреевич Шувалов был другом его юности. В служебном формуляре он уже имел: Варшаву, Нови, Сен-Готард, Аустерлиц, Пултуск, Торнео, шведскую Вестерботнию (через пять лет ему запишут и дорогу с Наполеоном от Фонтенбло до Фрежюса). Они уединились в запертом кабинете.
– Чернышев говорит: положение Бернадота при Наполеоне стало опасно. Они, это не секрет, всегда враждовали, но теперь Бернадоту грозит не только опала… Фуше тоже!
– Да, я знаю, – ответил Александр. – Но тебе предстоит ехать в другую сторону – в Вену… Надо признать, что при Ваграме Наполеон разбил не только Австрию, он разбил нашу политику, наши надежды. Вена превращается в покорного лакея Франции, и этим она еще больше усиливает Наполеона. Инструкции получишь у Барклая и Румянцева. Учить не стану. Мало спрашивая, узнаешь больше. Шварценберг сейчас в Париже – посольствует, а ты в Вене побаивайся Меттерниха – эта гадина вредная и умная. Меттерних ненавидит Россию…
Перед отъездом в Париж явился и Чернышев.
– Я, – доложил он царю, – заинтересован в общении с Антуаном Лавалетом, женатым на Эмилии Богарне, племяннице Жозефины… Лавалет ведает всеми почтами империи, через него проходит самая секретная корреспонденция Наполеона, а в почтовом ведомстве чиновники бедны и продажны.
Александр благословил его пожеланием:
– Если планы Наполеона о войне с Россией уже существуют, они должны лежать вот здесь… НА МОЕМ СТОЛЕ. Потом проси у меня что хочешь: я для тебя все сделаю!
Была очень снежная зима, близился 1810 год.
У Коленкура подавали к столу свежайшие груши по сто рублей за штуку. Его знаменитый повар Тардюф (позже воспетый Пушкиным) угощал русских гостей яствами, секрет которых оставался никому не известен, Барклай-де-Толли, человек небогатый, одну из таких груш принес в подарок жене, после чего удалился к себе в кабинет – для работы. Адъютант известил министра, что пришла почта из Филадельфии.
– Я не политик. Несите канцлеру Румянцеву.
– На этот раз почта касается вас.
Дашков переслал просьбу Рапателя о зачислении его на русскую службу в прежнем чине капитана. Адъютант сказал:
– Но стоит ли принимать его? Рапатель, как и его генерал Моро, оба они – отпетые республиканцы.
В лице Барклая-де-Толли ничто не дрогнуло:
– Если в великой русской армии служат отпетые монархисты, я спокойно переварю в армии и отпетого якобинца… Посылайте в Филадельфию мое согласие и двенадцать тысяч рублей на путевые издержки… У меня все. Ступайте.
Это уже не Бенедиктов – эти намного лучше!
