сторону волна за волной. Вода была темной, и над ней парило, словно какой-то бес со дна моря доводил ее до кипения. При этом Сергею Николаевичу нечаянно вспомнилось памятное еще со времен гимназии:
Волны... неумолчный рев вентиляции... волокна тумана... одинокие заблудшие чайки. Немало забот доставляли тюлени, которых издали сигнальщики часто принимали за всплывшие мины. Шли на противолодочном зигзаге, чтобы сбить субмарины противника с угла атаки. Пушки русских эсминцев были заряжены ныряющими снарядами, способными взрываться лишь на глубине, чтобы контузить подлодки. Идти на зигзаге – это мотня надоедная, повороты следуют влево-вправо, килевая качка перемежается с бортовой, тут всю душу тебе вымотает. Погасли огни последних напутствий с угольных «Внушительного» и «Внимательного», надвинулась ночь, и легли на прямой курс – без зигзагирования.
– Слава богу, мотня кончилась, – радовались на эсминцах.
Трухачев отводил свои крейсера на Готланд, чтобы обеспечить прикрытие с зюйда, а Колчак повел «новики» на Норчепингскую бухту. Быстро темнело, но горизонт был чист.
– Можно форсировать ход, – разрешил Колчак.
Внутри кораблей нефть брызнула на форсунки, быстро сгорая.
«Новик», «Победитель» и «Гром» рывком набирали скорость.
На мостиках, где люди скользят на мокрых решетках, где они запутываются, словно в ночных кустах, среди фалов и телефонных шнуров, таились сейчас напряжение, бодрость, сосредоточенность.
Артиллерист Петряев нащупал в потемках плечо Артеньева.
– А штрафованный гальванер с «Гангута» совсем неплох.
– Вы с Мазепой заметьте его в бою и, если окажется хорош, представьте к кресту...
– Вижу огни! Много огней, – доложил старшина Жуков.
Но с огнями могли идти и шведы. Быстро совещались:
– Придется пожертвовать внезапностью атаки и прежде выяснить национальность каравана...
– Впереди крейсер неизвестного типа! – выкрикивали с вахты.
Колчак велел сделать один сознательный «промах» под нос концевого корабля. Этим выстрелом эсминцы спровоцировали караван на ответные действия. Крейсер и конвойные суда развернулись на русский дивизион, открыв судорожный беглый огонь, а рудовозы бросились искать спасения возле берегов Швеции.
– Теперь все ясно –
Первый залп.
– Хорошо, но недолет.
– Второй залп – накрытие! Раньше за такое давали водку!
– Дадим и сейчас. Огонь по крейсеру! – приказал Колчак.
Немцы побежали за своими рудовозами. Четыре орудия крейсера – на отходе – молотили пространство перед эсминцами. Высокие всплески заливали палубы эсминцев – узкие, как тропинки.
– Нужна соль на хвост, иначе они уйдут в зону!
– О чем тут думать? Торпедные аппараты – то-о-овсь...
Откачнувшись бортами на залпах, дивизион выбросил торпеды. Одна из них, вырвавшись из труб «Победителя», резко отвернула и пошла, целя в борт «Новику». Но точные гироскопы, почуяв неладное, сработали внутри ее хищного тела, и торпеда, вильнув хвостом под водой, взяла направление на крейсер. В наушниках фон Грапфа был слышен стон – это стонал Мазепа от напряжения: ответственный момент в жизни каждого минера – попадут или нет?
– Башку оторву, – закричал он гальванерам, – если расчеты дали неверные!..
Германский крейсер взорвался.
– Мелочь добить огнем, – распорядился Колчак.
На черной плоскости бухты догорали скелеты кораблей. При повороте на обратный курс три эсминца оказались рядом, и Колчак прогорланил мостикам «Победителя» и «Грома»:
– Прекрасно! Молодцы!
Рев машин и относной ветер скомкали и разорвали его слова. По сигналу отбоя закончив работу, с верхних площадок спрыгивали гальванеры и дальномерщики. Мокрые, усталые, возбужденные. Приборы ПУАО работали на славу. Под градом осколков, укрытый от них только бескозыркой, Семенчук проявил в бою ловкость, бесстрашие, великолепно повелевая техникой. Его представили к «Георгию».
– Штрафной, знаешь ли, за что тебя награждают?
– Догадываюсь. Приборы не подгадили.
– Ты тоже, – сказали ему. – Служи, брат, дальше...
Семенчук понимал, что «Новик» – это тебе не «Гангут». Здесь люди обожжены свирепым огнем войны, и они поверят большевику лишь тогда, когда он будет смелым в бою. Только заслужив уважение воинское, можно говорить о делах партийных...
Вечером, когда пришли в Моонзунд, матросы собрались курить у «обреза». Сюда же приволокся и Дейчман со своим портсигаром:
– Папиросочку, товарищи... Кому папиросочку?
Матросы загребали из портсигара офицерские папиросы (одну в рот, другую за ухо), а потом говорили с пренебрежением:
– Липнет к нам этот Ленька, словно смола худая. Вы с ним поосторожней, ребята... Может, он, глиста, шпионит за нами?
Семенчук пока больше помалкивал. Присматривался.
– А вот старшой? – выведывал осторожно. – Каков он?
– Этот прессует. Не до крови, так до поту. Однако греха на душу не возьмем: он справедлив... С ним жить можно!
На Минной дивизии никто не догадывался, что этот поход с Колчаком был последним и больше они Колчака не увидят. Да и сам Колчак не подозревал, что его судьба уже решена в глубинах офицерского «подполья» Балтики...
* * *
Грапф спросил с присущей ему любезностью:
– Сергей Николаич, что вы за грудь держитесь?
– Ключица у меня была разбита... не залечил. Опять побаливает. Да и нервы – словно мочалки.
– Надо бы вам дома побывать. Сейчас с готовностью эсминцев не поймешь, что творится. То первая, то последняя, хоть котлы остужай. По слухам, германские крейсера отходят с нашего театра. В верхах поговаривают о возможной встрече германского флота с английским. Давно пора! Может, и отпустим вас в Питер...
– Благодарю, Гарольд Карлович, это не помешало бы.
За эти годы Питер стал далек, как мир неразгаданных галактик. Сестра, правда, писала ему, но... глупо писала! Душевный мир девицы-курсистки был несравним с его миром острых ощущений. Кажется, они перестали понимать друг друга. Когда он был гардемарином, а Ирина гимназисткой – тогда все казалось проще и понятней. Вот кому бы он сам написал с удовольствием, так это Кларе... в Либаву!
Общение со старым русским искусством давало ему сладостное отдохновение от тревог. Портрет прошлого утешал и нежил загрубевшее сердце. Казань ему ответила, что в связи с нехваткой бумаги в стране путеводитель по выставке «Сокровища Казани» выйдет нескоро. Жаль! Что там, в Казани? Наверное, пропасть неизвестных портретов. От нечего делать раскрыл каталог антикварной торговли господина Н. В. Соловьева, стал проглядывать. Совсем неожиданно попался какой-то Дейчман...
Заглянул в каюту инженер-механика, заинтересованный:
– Леон Александрович, какой-то Дейчман продается в лавке Соловьева... Гравюра пунктиром. Подскажи, кто бы это мог быть?
– Прошу вас, – ответил механик, – впредь обращаться ко мне только по служебным делам. Я не желаю поддерживать далее отношения с такими черносотенцами, как вы.
– Благодарю, – ответил Артеньев и трахнул дверью.
5
