гайки завинчивает... Понял?
– Боюсь, плохо кончится, – ответил Артеньев обеспокоенно. – На флоте есть только одна гайка – это долг перед отечеством, и вот эту гайку я согласен завинчивать до упора. Но если я вижу, что матрос расхристался, так это я как-нибудь переживу. В конце концов, люди устали от войны. Не желает матрос бушлат на себе застегнуть – ну и черт с тобой, не застегивайся!
– Я тоже такого мнения, – согласился инженер. – Но это мы... мы с тобой воюем. А есть корабли, с которыми возятся, как нищий с писаной торбой. Их прячут от врага, но показывают царю! Там все гайки уже пришли в движение. И матросы от этого воют...
Артеньев раньше времени лег спать. Задремывая, он слышал возглас с палубы: «Почта пришла!» Еще разок вспомнил он красивую кельнершу – всю в кружевах, пахнущую миндалем... Заснул крепчайше – под яростное фырканье виндзейлей, под гнусавое сипение магистралей, в артериях которых корабль неустанно качал горючее, пар, воду горячую, воду забортную.
* * *
Среди ночи к «Новику» подошел посыльный катер, штабной офицер передал на эсминец пакет, вскрыть который следовало на траверзе Полангена... С этим пакетом в руках Артеньев поднялся в салон. Под пальцами неприятно дребезжала пластина двери: дру-дру...
– Карл Иоахимович, – доложил он фон Дену, – нами получен приказ: вытягиваться в Минную гавань. С нами идет полудивизион особого назначения в составе миноносцев – «Охотник», «Пограничник» и «Сибирский стрелок».
За бархатным пологом алькова раздались слова, сказанные по-немецки, и Артеньев хорошо расслышал их:
– Берем мины. Наверное, снова идем под Данциг. Одевайся же, мое сокровище, поскорее: теперь здесь тебе не место... В случае чего, знай, что могила твоего мужа возле минной банки Штольпе!
Коляска на дутых шинах отъехала от причала, а «Новик» на малых оборотах винтов потянулся в черную пропасть Минной гавани, где всегда царили страх, риск, опасность, строгость. «Но зачем? – думал Артеньев. – Почему фон Ден сказал, что мы идем опять под Данциг? Ясно, что к утру будем на банке Штольпе... Во проклятый дурак! Во проклятое место!»
3
На корме эсминца палубные рельсы обрываются в море. Кормою «Новик» и подошел сейчас под минный причал. А на причале – тоже рельсы (узкие, как у одноколейки), они тянутся по земле вдаль, прямо в распахнутые ворота минного пакгауза. Сейчас в мелькании карманных фонарей, в молчаливой суровости, минеры выкатят первую мину, вторую, третью... Еще никогда возня с минами не улучшала настроения тем людям, которые с ними общаются. Возишься с нею, как с младенцем, и пока не спихнешь за борт – покоя тебе не будет... Фон Ден стянул под бритым подбородком ремешок фуражки:
– И сколько берем этого барахла?
– По девятнадцать на борт, итого тридцать восемь.
– Какая мерзкая слякоть летит с неба. Ужасно, ужасно... Сергей Николаич, ради моего спокойствия пройдите к пакгаузу.
Под ладонями с поручней трапа сползала каша мокрого снега. Из мрачного склепа пакгауза матросы – плавно и осторожно – уже выкатывали первую мину. Громадный кругляш ее был укреплен на тележке якоря, и мина сейчас напоминала дурацкий вагон, который дергался колесами на стыках рельсов. Артеньев заметил, что это была мина нового образца «тип 08 (15)», обладавшая страшной разрушительной силой, способная ломать днища крейсеров. От пакгауза еще издали слышался возбужденный гул матросских голосов.
– Что за аврал здесь? – прикрикнул Артеньев, входя.
Минер эсминца лейтенант Мазепа тоже был здесь.
– Ненюков тут баланду разводит, – сообщил он старшему.
– Ненюков!
– Есть. – Перед Артеньевым выросла фигура матроса, в «штате» которого на рукаве была изображена рогатая мина. – Никакой баланды нет, ваше благородие. Спорим вот... Письмо получил из дому. Из деревни, значит. Тетка моя, Марковна, мужа с фронта дождалась. Ни рук, ни ног – так исправно всего обтесали, хоть в рамочку и на комод ставь, чтобы любоваться... Вот и спорим тут с ребятами!
– Спорить нечего. Человек пострадал за отечество...
Матросы опять загалдели, один подскоком уселся на мину, прямо посреди ее страшных рогулек, махал руками, рассуждая:
– Убить твою тетку мало! Разве можно так с инвалидом?
– Ненюков, а что твоя тетка сделала с калекой-мужем?
Минер охотно пояснил старшему офицеру:
– А ничего не сделала... Посадила урода на телегу и отвезла в уезд, прямо к воинскому начальнику. «Вот, – сказала там, – брали вы его у меня с руками и ногами, а обратно в порядке не вернули...» Пихнула сокровище это на лавку, а сама – в деревню.
– Как можно? – возмутился и Артеньев. – Защитника страны?
– Очень даже можно, – со злобою отвечал минер. – Потому как четыре рта уже разеваются. И туда – только кидай, словно в кочегарку худую... На што тетке моей пятый рот?
Артеньев вдруг поманил Ненюкова к себе пальцем:
– Ближе, ближе ко мне... Ну-ка, дыхни на меня!
Ненюков дыхнул вбок, но офицера не обманул.
– Где надрызгался, скотина? Говори – где взял?
– Да тут вот... недалеко за гаванью. Бабы торговали.
– Если не все выпил, вылей за борт. Сосешь заразу всякую! Лейтенант Мазепа, после похода Ненюкову – карцер. На всю железку!
– Есть карцер Ненюкову! Продолжать погрузку, черт бы вас побрал! Разве за всеми вами уследишь?..
Тридцать восемь мин поставили на рельсы эсминца. Принайтовили к палубным рымам, чтобы не дергались на качке. Заботливо укрыли каждую клеенчатым чехлом, чтобы вода и снег не растворили в ней сахар[2] . «Новик» уже мелко дрожал, весь в нетерпении, словно горячий рысак перед скачкой. Под настилом палубы мягко содрогались турбины, а ревы мощных воздуходувок сотрясали тишину Минной гавани. Горячие ветры, вырываясь из машинных низов, словно из кратера вулкана, слоями перемещались над кораблем.
Артеньев, хватаясь за поручни, взлетел на мостик:
– Карл Иоахимович, можно отдавать кормовые концы...
Не спеша вытянулись за волнолом. Первая волна пробежала от носа до кормы. Слизнула с палубы остатки мазута и квашню истоптанного снега. Ветер, пружиня, раздувал брезенты над минами.
– Пошли! – стали креститься на мостике. – Господи, будь к нам милостив, помоги нам, боже милосердный. Смилуйся ты над нами, пресвятой Никола-угодник, хранитель всех плавающих...
Мелькая уютными огнями, пропадала Либава в темени, и никому уже не верилось, что где-то есть улицы, шумят ночные рестораны, танцуют женщины и ложатся люди спать – в мякоть постелей, с вечерней газетой в руках... «Новик» узким клином входил между волн, торопливо поглощая смятенное пространство.
* * *
Далеко в море последовал доклад от сигнальной вахты:
– По правому крамболу – четыре шашлыка!
Мачты кораблей с их надстройками, медленно выступая из-за горизонта, и в самом деле напоминают шампуры, на которые нанизаны куски мяса. Встреченный в море полудивизион (тоже с грузом мин на борту) вышел из порта Виндавы и примкнул к «Новику»... На траверзе Полангена вскрыли пакеты: штаб приказывал развернуться для постановки мин на коммуникациях противника возле Данцига. Куда идут корабли – матросам никогда не сообщали.
Ближе к рассвету на мостик позвонили с торпедных аппаратов:
– У нас беда! Ванька Ненюков ни хрена не видит... ослеп! Мы стащили его с кресла наводки... Что
