никогда не была?
– И где ее никто не знает, – подхватил Первухин. И заключил: – Самое удобное место.
– У нее свои широты, Герман Михайлович: Казахстан и около него, – словно не слышал его Федор Ефимович. – Тут она как рыбка в воде: и знакомые есть, и любовники старые, родные – на худой конец… – И принялся за свое: – Прошу, отпустите меня туда. Телеграмма вот, свежая…
И он протянул им полоску телетайпной ленты в которой Целиноград сообщал, что инженер Главцелинстроя Катышева Александра Никитична выехала из Целинограда в 1966 году в связи с переездом на работу в Караганду.
– Видите? – спрашивал он. – А мы и не знали, что она там бывала. Нет, никуда она оттуда не побежит.
– К нам-то приезжала, – возразил Первухин.
– На гастроли, Герман Михайлович. Не знаете: где живешь, там не воруй…
– Это у карманников так, – возразил Олег Владимирович. – А она – мошенница.
– Нет, нет. Не побежит она, – упорствовал Репрынцев.
– Раньше, может быть, не побежала бы, дорогой Федор Ефимович, – сказал Первухин. – Сейчас все изменилось. Она ведь тоже грамотная и плакатик наш наверняка наизусть запомнила. Он стал для нее теперь визитной карточкой…
– И поэтому ей бегать и бегать надо, – по-своему продолжал его мысль Чернов. – Иначе приглядятся, опознают и за рукав возьмут. – И спросил: – Собственно, какой твой-то план?
– Очень простой: поеду в Новосибирскую область к маме и папе, так сказать, узнаю, куда впервые отправилась дочка из дома. И пойду следом за ней, Ну хоть сначала…
– А может быть, он и прав, – вдруг изменив свое решение, поддержал Репрынцева Первухин. – Только ты учти, Федор Ефимович, тебе надо прежде всего понять Катышеву. Повадку ее. Она должна и может быть в том месте, где вокруг нее растяпы, лопухи, которые разные сказочки любят, понимаешь? Еще – женщины, которые ловят мужичков, тех мужичков, которых сами же карасями зовут… У этих рассудок гоном рушится. Поэтому, если хоть на малый след нападешь, не торопись, оглядись сначала вокруг, присмотрись, прикинь, куда такая Катышева могла податься. – И сразу обратился к Чернову с советом: – Пусть проветрится. Честное слово, от этих телеграмм мозга за мозгу вполне может…
У вошедшего помощника дежурного по управлению Первухин перехватил несколько телеграмм, которые тот принес, бегло просмотрел их и улыбнулся:
– Пожалуйста… Украина шлет. Гражданка из Алушты утверждает, причем категорически, что видела там Катышеву на морском берегу. И вот описание: носила темные защитные очки, а волосы уже перекрасила в каштановый цвет. И еще: с ней постоянно ходил мужчина по имени Володя. Что скажете?..
– Вполне вероятно такое, – сказал Чернов.
– Очень даже, – согласился с ним Первухин. – Портрет свой ей менять самое время.
– Понял, – сказал Чернов. – Все правильно: нам искренне хотят помочь. Но ведь в этой телеграмме не названо ни имени женщины, ни фамилии ее, ни откуда приехала… Проверить-то ее невозможно! По Черноморью этому, по пляжам, враз гуляет миллиона три отпускников, а с дикарями – и того больше. Причем учтите, что женщин там куда больше, чем нашего брата. Что, их всех теперь проверять? Прав ты, Федор Ефимович, сейчас самая пора пойти по ее старым адресам.
– Конечно! Неужели, товарищи, с Катышевой так никто и не связан по старой памяти? Не может человек, даже самый ерундовый, один всю жизнь!.. – загорячился Репрынцев.
– Поедешь, поедешь, – успокоил его Олег Владимирович Чернов.
– Когда приказ? – сразу обыденно справился Федор Ефимович.
– Можешь, собирать чемодан. А проект приказа напиши сам. Ты хоть знаешь, куда едешь?
– Какой вопрос!..
И Репрынцев исчез из кабинета.
Старший инспектор уголовного розыска Федор Ефимович Репрынцев лежал на верхней полке купированного вагона.
И размышлял.
Впереди его ждала Алма-Ата. Но мысли были все еще в Новосибирской области, где он сутки назад распрощался с родителями Александры Катышевой.
Жили они скромно, привыкая к своему новому положению: весной оба вышли на пенсию. Сначала – Елизавета Михайловна, работавшая поварихой в детском садике, а следом – Никита Макарович, отдавший всю жизнь бондарному делу.
Когда Репрынцев представился, то увидел, что встревожил их. Это был не испуг, а скорее неловкость: как позднее выяснилось, ни тот, ни другая за свою жизнь дел с милицией никаких не имели. Федор Ефимович не рассказал родителям всей правды о преступлении их дочери, хотя и не скрыл, что она допустила серьезное нарушение закона, а потом уехала, не оформив своего увольнения. Может быть, поэтому неловкость, которую испытывали перед ним пожилые люди, так и не оставила их до конца разговора, хотя они старались скрыть ее, с готовностью отвечали на все вопросы.
В семье Катышевых было три дочери: Екатерина, Александра и Татьяна. В детстве они почти не отличались друг от друга. И только позднее, когда подросли, родители впервые стали замечать, сколь разны их характеры и как по-разному складываются их отношения,
Катя с Татьяной, старшая и младшая, всегда были вместе, словно боялись отстать одна от другой; обязательно советовались по всякой мелочи, и не было случая, чтобы не находили согласия. А когда заневестились то и парни их оказались друзьями. Так и замуж вышли на одной неделе. Только позднее разъехались за мужьями: Татьяна – в Кемерово, Екатерина – в Прокопьевск.
Каждый год старшая и младшая дочери проводили отпуск в родительском доме. И нынче, как сообщили Федору Ефимовичу, все должны съехаться в августе.
Иной была Александра. Слишком отличалась она от сестер, с самого раннего детства заняла в семье особое место. Родители, а вслед за ними послушные Катя и Таня решили, что Шура самая красивая и по каким-то особым причинам имеет право на особое положение. И поэтому ей разрешалось делать все, что хотелось. К этому незаметно привыкли.
Повзрослев, Шурочка не обращалась к старшим за советами. Она могла внимательно выслушать замечание, но у нее и на секунду не возникало желания принять его.
Сестры были застенчивы, Шурочка всегда смела. Катя и Таня встречались с парнями, а мать и отец еще долго не знали об этом. Шурочка же появлялась чуть не каждый день с новым кавалером в самых людных местах. Между парнями нередко возникали ссоры, но Шурочку это ничуть не волновало: пока двое вели из- за нее мужскую тяжбу, она находила третьего.
Сестры-подруги всерьез задумывались над тем, куда пойти учиться, чтобы не уезжать далеко от дома. Задача была не из легких, потому что обе хотели приобрести интересные и надежные специальности.
Шурочка не знала, кем она хотела бы стать, зато давно и твердо решила уехать от родных подальше и непременно в большой город.
В то лето, когда Александра закончила десятилетку, она встретилась с Тамарой Рогачевой, девушкой, пожалуй, еще более приметной. А может, так казалось, потому что Тамара была старше на три года. В школе такая разница не замечалась, а сейчас бросалась в глаза. Тем более что Тамара уже больше года вела самостоятельную жизнь: уехала от родителей в Алма-Ату, работала там и, как говорила, училась на вечернем отделении техникума.
Девушки целые дни проводили вместе и не скучали: Тамара умела найти веселую и шумную компанию. Она всегда оказывалась в окружении мужчин, чаще всего командированных.
– Сейчас с мальчишками ходить не модно, даже – неприлично, – говорила она робевшей на первых порах Александре. – Да и что от них толку? Ходят за тобой как привязанные, вздыхают и молчат, потому что нигде не были, ничего не видели. О чем им рассказывать? Ну, могут еще в кино пригласить, потому что на большее у них денег нет. Разве это жизнь? Ни хорошего подарка, ни настоящего обхождения!..
Александра вскоре почувствовала, что подруга права, и постоянно находила тому подтверждение. Правда, она не была простушкой и не уступала смелым ухаживаниям. Не потому, что мужчины ей не нравились. Напротив. Но она с каким-то радостным чувством сделала для себя неожиданное открытие: сильные, имеющие положение в жизни люди сами подчиняются ей, готовы выполнять ее желания, а самой
