В этот день пал Белосток, а командование группы армий «Север», не рассчитывая на русских, отдало приказ передовым частям 19-го танкового корпуса выйти в район Барановичи — Слоним.
Маршал Рыдз-Смиглы сидел в Коломне, отдав очередной иллюзорный приказ о создании укрепленного района на подступах к польско-румынской границе и перечитывая телеграммы Гамелена в предвкушении, что немцы со дня на день сами выдохнутся, а союзники добьют их сокрушительными ударами. По свидетельству Бека, главнокомандующий был весьма оптимистично настроен, объясняя это feM, что темпы германского наступления явно замедляются, польская оборона крепнет, лишь бы не подвел командующий Южным фронтом генерал Соснковский. Бек плюнул и отправился искать румынского посла.
Конечно, допускать формирование у себя под боком каких-то «новых государств» Сталин не собирался. И черт с ней, с Варшавой, — ждать больше было нельзя.
16 сентября советские штабы ставили задачи войскам.
Военный совет Белорусского фронта отдал приказ № 005, в котором отмечалось, что «польские помещики и капиталисты поработили трудовой народ Западной Белоруссии и Западной Украины… насаждают национальный гнет и эксплуатацию…бросили наших белорусских и украинских братьев в мясорубку второй империалистической войны. Национальный гнет и порабощение трудящихся привели Польшу к военному разгрому. Перед угнетенными народами Польши встала угроза полного разорения и избиения со стороны врагов. В Западной Украине и Белоруссии развертывается революционное движение. Начались выступления и восстания белорусского и украинского крестьянства в Польше. Рабочий класс и крестьянство Польши объединяют свои силы, чтобы свернуть шеи своим кровавым угнетателям… Приказываю: 1.Частям Белорусского фронта решительно выступить на помощь трудящимся Западной Белоруссии и Западной Украины, перейдя по всему фронту в решительное наступление. 2. Молниеносным, сокрушительным ударом разгромить панско-буржуазные польские войска и освободить рабочих, крестьян и трудящихся Западной Белоруссии».
На совещании высшего начсостава командарм 2-го ранга Ковалев объявил, что настала пора «исправить историческую несправедливость».
В том же ключе директивой №А0084 поставил подчиненным войскам боевые задачи Военный совет Украинского фронта: «Мы идем в Западную Украину не как завоеватели, а как освободители наших украинских и белорусских братьев. Мы освободим украинцев и белорусов от всякого гнета и эксплуатации, от власти помещиков и капиталистов».
В приказах подчеркивалась необходимость разъяснить личному составу, что «мы вступаем на захваченную польскими панами землю как освободители, что воин Красной Армии должен показать образец братского отношения к трудящимся, которые много лет находились под Чужеземным гнетом, с тем чтобы во время похода в частях сохранялась высокая дисциплина и организованность и каждый боец ясно представлял себе свою миссию воина-освободителя». Войскам запрещалось производить артиллерийский обстрел и авиационные бомбардировки городов и других населенных пунктов. Требовалось также демонстрировать «лояльное отношение» к польским военнослужащим, конечно, при условии, что они не окажут сопротивления.
Начальник Политуправления 3-й армии Белорусского фронта комиссар Шулин в директиве № 8499сс от 16 сентября отмечал, что белорусский и украинский народы, подвергшиеся в Польше национальному и социальному гнету, «восстали на борьбу со своими вековечными врагами помещиками и капиталистами. Народы Советского Союза не могут быть безразличными к революционно-освободительной борьбе трудящихся Польши… Бойцам, командирам и политработникам 3-й армии посчастливилось первым оказать военную помощь народам Польши в их освободительной борьбе против помещиков и капиталистов. Части РККА вступают на земли Западной Белоруссии и Западной Украины не как завоеватели, а как революционеры-освободители, выпестованные великой партией Ленина — Сталина».
Директива Военного совета и Политуправления 12-й армии указывала, что «наша борьба с польскими помещиками и капиталистами есть война революционная и справедливая. Мы вступаем на свою землю, идем и освобождаем трудящихся от ига польского капитализма». Задача предстоящего похода, как было объяснено командному составу, состояла в том, что «панская Польша должна стать Советской».
В частях, как водится, провели митинги и собрания, на которых бойцы били себя в грудь, одобряли решение советского правительства, клялись выполнить свой интернациональный долг, умножить количество советских республик и бить врага так, «как уничтожали его в годы Гражданской войны». Но были и другие, нездоровые, мнения. Их не высказывали на комсомольских собраниях, их старательно фиксировали сексоты: «Советский Союз стал фактически помогать Гитлеру в захвате Польши. Пишут о мире, а на самом деле стали агрессорами. Население Западной Украины и Белоруссии не нуждается в нашей помощи, а мы ее захватываем и только формально сообщаем, что не воюем, а становимся на их защиту». Отдельные красноармейцы, вроде бойца Харченко, проявляли незаурядную проницательность: «СССР и Германия при заключении договора, очевидно, договорились между собой о разделе Польши и теперь это практически осуществляют». Но не о них писали республиканские и армейские газеты, а о тех, у кого «сердце горит пламенем под ленинским знаменем». Газеты писали о красноармейце товарище Дьячкове: «С радостью иду на помощь белорусскому народу. Мы победим, ибо нас ведет партия большевиков. Прошу принять меня в партию».
К этому времени соединения 3-й германской армии, наступавшие с севера, соединились в районе Влодавы с войсками 10-й армии. Кольцо окружения польских сил восточнее Варшавы сомкнулось.
В Коломые маршал Рыдз-Смиглы ожидал нового «чуда на Висле». Юзеф Бек выяснил наконец, что посла Григореску отозвали в Бухарест, и теперь министр гадал относительно намерений Румынии. Польское правительство продолжало пребывать в счастливом неведении относительно намерений Сталина, вернее, просто старались об этом не думать. На «румынском плацдарме» принимали гитлеровскую радиостанцию Бреслау, вещавшую на польском языке и трубившую о концентрации значительных советских сил на границе: «Понятно, какие выводы следует сделать из этой новости». Правительство Мосцицкого не сделало никаких.
Между тем союзники считали выступление Советского Союза против Польши делом ближайших дней, если не часов, и вели оживленное обсуждение данного вопроса с целью выработки согласованной позиции. Причем прожженные колонизаторы прекрасно понимали смысл сталинской игры. Французский посол в Великобритании Андрэ Корбин 16 сентября писал премьеру Даладье: «Как Вы и предполагали, ограниченная акция, которую СССР может предпринять против части территории Польши, находящейся под угрозой немецкого вторжения, не должна, конечно, повлечь за собой немедленной дипломатической реакции с нашей стороны. Подобный автоматизм был бы на руку только Германии, заинтересованной в углублении пропасти между СССР и западными союзниками. Пока для СССР существует возможность маневрировать между двумя группировками государств, мы должны позволить ему воспользоваться этой возможностью. Может случиться так, что однажды мы сумеем использовать неоднозначность и настороженность СССР в отношении Германии… Важно не отвергать ни одного из путей, который Россия оставит открытым, даже самых Запутанных, не разорвать ни одного из существующих контактов до тех пор, пока СССР не окажется определенно в противоположном лагере».
В 18 часов Молотов встретился с Шуленбургом и заявил ему, что советское правительство решило вмешаться в польские дела завтра или послезавтра и вскоре он уже сможет точно назвать день и час. Нарком отклонил предложение Риббентропа о публикации совместного коммюнике и сообщил мотивировку действий СССР. Вячеслав Михайлович согласился, что предлог для вторжения несколько обиден для немецких чувств, но ничего лучше придумать не удалось: «Советское правительство, к сожалению, не видело какого-либо другого предлога, поскольку до сих пор Советский Союз не беспокоился о своих меньшинствах в Польше и должен был, так или иначе, оправдать за границей свое теперешнее вмешательство».
В 2 часа ночи 17 сентября германского посла принял Сталин и, в присутствии Молотова и Ворошилова, сообщил, что Красная Армия в 6 утра перейдет границу с Польшей. Генсек просил Шуленбурга передать в Берлин, чтобы немецкие самолеты не залетали восточнее линии Белосток — Брест — Львов, и зачитал ноту, приготовленную для передачи польскому послу в Москве. После уточнения текста, сделанного по предложению Шуленбурга, германский посол покинул Кремль.
В 2.15 зазвонил телефон в польском посольстве, господина Гжибовского просили срочно прибыть для вручения важного заявления советского правительства. Вспоминая эту ночь, бывший посол бывшей страны
