естественно, не хотела. Поэтому ненавистную рабыню необходимо было убить. Жестоко? Да полноте... Что такое жизнь какой-то там рабыни? Впрочем, красавица Халиса вовсе не была жестокой без особой на то нужды. И эту будущую наложницу можно было бы просто-напросто лишить девственности, послав того же Имата, однако... Невольница, говорят, была очень красивой... Да, после того, как она потеряет девственность, уже ни о каком подарке каган-беку не будет и речи, но вдруг Имат прикипит к ней? Не хотелось бы просто так терять преданного человека, а посвящать в это дело кого-то еще... Ну кому же нужны лишние разговоры, сплетни, скандалы? По всему выходило — рабыню проще убить. Чем и пытался заняться Имат, но пока безуспешно.
Во-первых, проникнуть в дом хитрого и скуповатого бен Кубрата было довольно сложно, особенно ему, приказчику давнишнего соперника купца, известному в лицо всем его слугам. Нужно было срочно что- то придумать, но, как назло, не лезли в голову никакие мысли. До тех пор, пока как-то на базаре Имат не встретил давнего своего знакомца Истому. Был обычный осенний день, уже далеко не теплый, с порывами резкого, холодного ветра, срывавшего с прохожих плащи и швырявшего в лицо пригоршни мелкого холодного дождика. Мерзнущие торговцы, пытаясь согреться, переминались с ноги на ногу, а кое-кто даже и не раскладывал сегодня товар, предпочитая — пес с ней, с прибылью — провести такой не очень-то уютный день дома, в тепле и неге.
Истома Мозгляк, закутанный в теплую накидку с капюшоном, медленно прохаживался вдоль полупустых прилавков — тоже выбрал погодку для похода на рынок! — и, как показалось приказчику, кого- то высматривал. Имат подошел ближе, окликнул. Истома настороженно обернулся, недовольно буркнул что-то, по-видимому означающее приветствие, и зыркнул по сторонам глазами.
— Помнишь ту рабыню, что ты продал мне в Ладоге, а затем получил назад от моей досточтимой хозяйки? — спросил Имат вроде бы просто так, а на самом деле надеясь — а вдруг да подмогнет чем Истома Мозгляк, душегубец известный?
— Ну, помню, — без особого интереса пожал плечами Истома.
— Так она скоро станет наложницей самого каган-бека, — поведал приказчик. — А потом — кто знает? — может, и старшей женой будет.
— Привалило девке счастье, — неожиданно улыбнулся Мозгляк. — Всё как я и предвидел. Так, говоришь, она у каган-бека живет?
— Нет пока, — помотал головой Имат. — Пока у одного купца, бен Кубрата, ну, ты его не знаешь...
— У кого? — Истома насторожился, словно почуявший добычу волк. — У бен Кубрата?
— У него, — подтвердил приказчик. — А что?
— Да так. — Истома задумался. Постоял немного — Имат уже собирался уходить, — придержал приказчика за рукав: — Такой чернявый молодой парень, длинный, с глазами как у вола — слуга бен Кубрата?
— А, Езекия, — узнал по описанию Имат. — Это его единственный племянник, правда, не родной, от троюродной сестры, но, в общем, наследник. Езекия... — Приказчик неожиданно замолк. А ведь можно попробовать проникнуть в дом купца через Езекию. Мальчишка, говорят, заядлый шахматист...
И потом, можно взять в дело и этого Истому, он всё равно не останется жить здесь, в Итиле. Или — не брать? Нет, пожалуй, лучше взять, такой человек всегда пригодится... тем более если идти на убийство в чужом доме. Всё должно быть сделано быстро и в строгой тайне, а у Истомы подобного опыта не занимать. Знал о том Имат со слов Ильмана Карася, известного ладожского вора, с кем, еще до пожара, пару раз пил пиво на постоялом дворе Онфима Кобылы. Собственно, Карасю и говорил Имат о том, что охотно купил бы перед самым отплытием несколько красивых девок, даже и похищенных.
Сам Карась в таком нехорошем деле участвовать отказался, потому как местный, но вот залетному молодцу Истоме шепнул.
— Есть одно дело, Истома, — сказал Имат по-славянски. — Заработать можешь изрядно... Хочешь? Тогда слушай: Езекия, племянник бен Кубрата, частенько пускается в торговые дела помимо своего дяди, но на его средства, разумеется, а тот, старый ишак, ничего не замечает... впрочем, может, и замечает, да пока молчит до поры до времени, верно, замыслил какую-то пакость, с него станется. В общем, Езекия частенько берет левый товар, тот, что проникает в Итиль в обход каганских застав. За такое дело можно лишиться головы или... хе-хе... кое-каких других частей тела, но парень рискует, понимая, что бен Кубрат вполне может оставить его без наследства, — от этакого скупердяя всего можно ожидать. И рискует Езекия по- умному, много не берет и берет не у всех. Только у тех, кого хорошо знает. Меня он знает. И знает, что я не очень-то в ладах с Вергелом. Впрочем, не о Езекии речь. Вернее, не только о нем. О бывшей твоей рабыне...
— Знаешь что? — Истома подозрительно осмотрелся вокруг. — Давай-ка об этом после переговорим. Где-нибудь...
— Якши! — Имат неожиданно улыбнулся и предложил встретиться в бане, что напротив синагоги толстого ребе Исаака. Этот самый Исаак заодно был и хозяином бани.
— Баня? — Истома блаженно потянулся. — Хорошее дело. Давай завтра.
— Договорились, — кивнул приказчик и, попрощавшись, быстро пошел прочь.
— Чего это они там шепчутся? — Один из торговцев посмотрел на укрывшуюся за деревьями парочку.
В ватных штанах и теплых валяных сапогах, закутанный в толстую накидку, торговец не очень-то замерз, хотя и стоял здесь с самого утра, выкупив место у рыночного тудуна. Торговля, впрочем, шла неважно — разложенные прямо на земле выделанные лошадиные шкуры сегодня не находили своих покупателей, что и понятно — товар специфический, и те, кому он надобен, — обувщики, седельщики, кожевенники — привыкли покупать его всегда в определенном месте, а то и заказывать заранее с доставкой на дом, вернее — в мастерскую. Мало-мальски опытный торговец давно бы обо всём догадался, но только не этот. Казалось, его мало интересовала торговля. Но стоял он не просто так: периодически, в обход двух лариссиев-стражников, подходили к нему подозрительные личности в затрапезных халатах, в лисьих шапках, давно проеденных молью. Останавливались, якобы прицениваясь к шкурам, а на самом деле о чем-то шептались, спрашивали, уходили.
— Э, не везет тебе, брат! — сворачивая свой товар — грубые накидки и подседельники, поцокал языком седобородый иссохший старик — сосед по прилавку.
— Ничего! — Обернувшись, незадачливый торговец конскими шкурами растянул губы в улыбке. Глаза его тем не менее не улыбались. Это были холодные и наглые глаза хищника.
Старик испуганно отвернулся и поспешно убрался прочь. Торговец шкурами ухмыльнулся и подозвал двух нищих мальчишек, крутящихся неподалеку.
— Ты! — Он ткнул камчой в грудь худющего рыжего пацана с босыми, в цыпках, ногами. — Сложишь шкуры, отнесешь к амбарам. Получишь лепешку. А ты, — торговец взял за плечо второго, который был посильнее и повыше первого, — видишь вон того человека? — Он показал на поспешно уходящего с торга Истому. — Догонишь и скажешь, что с ним хотят поговорить.
— Да, хакан! Слетаю мигом... Только... — Пацан замялся. — Только что мне сказать, если он спросит, кто именно хочет с ним поговорить?
— А ты не глуп, — похвалил торговец. — Если спросит, покажешь на меня — я скоро подъеду.
Мальчишка убежал, а его товарищ, мокрый от пота, уже давно таскал конские шкуры в общественный амбар, место в котором было арендовано у того же рыночного тудуна.
— Кто? Кто меня спрашивает? — вздрогнув, обернулся Истома. Что-то знакомое показалось вдруг ему в облике стремительно приближающегося всадника. Смуглое лицо, жесткое, волевое. Черные, глубоко посаженные глаза, узкие, даже чуть раскосые. Неужели... Да, так и есть...
— Здрав будь, Сармак, — пряча в рукаве кинжал, радостно воскликнул Истома. — Как твое драгоценное здоровье? Толст ли твой нос? Хорошо ли молоко в табунах?
Спешившись, Сармак поклонился, в свою очередь справился о здоровье. Зыркнул глазами в сторону лариссиев, спросил злым шепотком, не знает ли случайно Истома, почему не удался так тщательно спланированный набег там, на реке? Почему погибло столько лучших воинов, а в результате — ничего? И откуда охрана купца узнала про готовящееся нападение?
