зря тратить, чай, ночь скоро.
Повернувшись, купцы пошли назад. Порубор, спотыкаясь о камни, едва поспевал за ними.
— Быстрей, отроче! — обернувшись, крикнул ему Харинтий Гусь. — Вино скиснет.
Купцы захохотали, и гулкое эхо отразилось от кряжей.
— Да уж, скиснет тут с вами, пожалуй, — усмехнулся про себя Порубор и вдруг, запнувшись о корень, смешно замахал руками, не удержался, упал. Блеснул рядом маленький светлый кружок. Отрок быстро схватил его… и почувствовал на себе чей-то недобрый взгляд. Поднял голову… и в ужасе замер! Прямо на него глядел из кустов поджарый желтовато-пегий волк! Жесткая шерсть на его загривке вздыбилась, из полу-
раскрытой окровавленной пасти торчали желтоватые клыки, желтые глаза дышали хищной злобой. Зверь зарычал, напрягся, из пасти его закапала красная слюна… Иль то была кровь? Успел уже кого-то сожрать? Впрочем, какая разница? Ведь вот сейчас прыгнет! Располосует когтями грудь, перекусит мощными челюстями горло. Ну, нет! Не отрывая взгляда от приготовившегося к нападению волка, Порубор потянулся к ножу… отроку на миг показалось, что зверь ухмыльнулся! Мол, что мне твой ножичек… Ну, что ж ты? Метнись же скорей серою молнией! Ожидание — хуже смерти.
— Эй, отроче!
— Поруборе!
— Ты что там потерял, парень? Этак и вправду скиснет наше доброе сурожское вино!
Послышались быстро приближающиеся шаги — это возвращались купцы. Глаза волка потухли, и, к удивлению своему, Порубор ясно заметил возникший в них страх. Заскулив, словно нашкодивший щенок, зверь неловко метнулся в сторону и исчез за кустами.
— Ну, и чего ты тут разлегся?
— Волк!
— Волк? И что? Да они сейчас сытые…
— И вот еще… — Встав на ноги, Порубор разжал кулак. Маленькая, обрезанная по краям монетка с витиеватою арабскою вязью.
Купцы переглянулись:
— Резана!
— Здесь вот и нашел, — пояснил Порубор. — Вон, у камня…
— Новая, — попробовав монету на зуб, тихо произнес Харинтий. — Значит, не такое уж тут и безлюдье… Ничего, разберемся. Нашел — видно, на счастье, — купец неожиданно рассмеялся. — Знаешь, о ком, отроче, мы говорили по пути с Евстафием?
— О ком же?
— О тебе! Ты ведь почти постоянно в Киеве?
— Ну да, — Порубор похолодел от внезапно нахлынувшей радости. Купцы — настоящие богачи, наверняка предложат что-нибудь дельное. Хотя могут и обмануть, тут уж ухо надобно держать востро.
— Нам нужен там свой человек, — улыбнувшись, пояснил грек. — Видишь ли, юноша, господин Харинтий — купец и не может постоянно сидеть на одном месте. А все его люди давно известны нашим… э… как бы это выразиться, не врагам, а…
— Торговым соперникам, — подсказал Харинтий.
— Вот, вот… А ты — человек новый, в смысле — никто не свяжет тебя с нами. Хотя… — Грек замолчал и, неожиданно схватив Порубора за руку, быстро спросил: — За сколько можно купить на киевском рынке стадо в две сотни баранов?
— Думаю, за сорок серебряных гривен, — несколько растерявшись, мотнул головой Порубор.
— Хм… Молодец! — похвалил Евстафий. — А сколько в киевской гривне ромейских золотых солидов?
— Нисколько. Две гривны дают за один золотой.
— А сколько кун в гривне?
— Двадцать и пять, или двадцать ногат — «тяжелых» дирхемов, или пятьдесят резан — монет разных, обрезанных для одинаковости веса ножницами, или двадцать серебряных ромейских монет — денариев, за которые дают по одной беличьей шкурке или зеленую сердоликовую бусину.
Евстафий Догорол повернулся к Харинтию:
— А он и в самом деле неглуп! Последний вопрос — сколько стадий в ромейской миле?
— Восемь, — без запинки отвечал Порубор. — А в каждой стадии ровно две сотни сорок и четыре шага.
— Хорошо, — кивнул головой грек. — Похоже, ты нам подходишь.
Отрок смущенно улыбнулся. Впереди, уже рядом, виднелся огонь костра. Можно было, конечно, перекусить и на ладье — но купцы не доверяли нанятым людям. Ладья — небольшое ходкое судно — не принадлежала ни Харинтию, ни Догоролу, а в Киеве среди купцов были распущены слухи, что оба купца отправились на ближнюю охоту, недалеко, за Почайну, потому и взяли проводника Порубора. На самом же деле…
— А где, интересно, слуги? — выйдя к костру, обернулся грек. — И кувшин опрокинут… Напал на них кто, что ли? Иль подрались? Эй, Калликт, Илия! Хм… Не откликаются…
— Да вот же один, разлегся! — Харинтий Гусь ткнул пальцем в темный, росший чуть в стороне куст, под которым, раскинув руки, лежал вниз лицом слуга — молодой сурожец.
Подойдя к нему, купец наклонился и, перевернув парня на спину, отшатнулся. Горло несчастного слуги было растерзано, белели перекушенные жилы, и густая красная кровь обильно пропитала тунику. Широко раскрытые глаза подернулись пеленой смерти.
— Волк, — прошептал Порубор. — Помните, я говорил вам о волке?
Второй слуга был обнаружен почти у самой реки. Он лежал на спине, неловко подвернув под себя руку, с нелепо задранной головой.
— А этого убил вовсе не волк! — осмотрев труп, нахмурился Харинтий.
— Или сам с кручи свалился, — пожал плечами грек. — Жаль парней, верные были слуги. Надо похоронить их по христианскому обряду.
Вернувшись на ладью, купцы потребовали от кормчего усилить бдительность и даже отойти от берега на три сажени. Хотя кому надо — мог и подплыть, сам по себе или, скажем, на небольшом челноке.
— Волки не умеют грести, — грустно пошутил сурожец.
— Как не умеют они и ломать шеи, — обернувшись, тихо произнес Харинтий Гусь.
На вершине холма, около старого дуба, тускло освещенная звездами и месяцем, возникла вдруг поджарая тень волка. Выбежав на поляну, зверь поднял окровавленную морду к звездам и тихо завыл, словно бы разговаривая с кем-то. Немного повыв, он прижался к земле — не взрослый волк, но и не волчонок уже, так, одно-двухлеток — вытянув передние лапы, тонкие, покрытые темной желтовато-пегой шерстью, вонзился когтями в землю и зарычал, но не с ненавистью и не так, как рычат при виде врага или добычи, по-другому, обиженно и как будто от боли. Выгнувшись, зверь перевернулся на спину, показав светло-желтое брюхо, поджав хвост, засучил лапами, потом, снова взвыв, встал на лапы и, перевернувшись через голову, зарычал, царапая когтями землю. Темная шерсть его, чуть светлеющая к загривку и брюху, стала вдруг отваливаться клочьями, зарозовела кожа. Волчья морда с оскаленной пастью стала вдруг втягиваться, делаться плоской, скрюченные когти превратились в человеческие пальцы, под шерстью загривка обнажилась спина и худые плечи. Выгнувшись в последний раз, полуволк-получеловек сбросил с себя остатки звериной шкуры, окончательно представ в облике красивого темноволосого парня. Грудь его все еще тяжело вздымалась, на губах запеклась кровь.
Осмотревшись, юноша быстро юркнул в кусты, к дубу, и достал из дупла спрятанную там одежду — длинную тунику волхва. Одевшись, повесил на шею ожерелье из высушенных змеиных голов — подарок кудесника Колимога, — подошел к дубу и громко, по-утиному крякнул три раза подряд. Со стороны тропы, ведущей к распадку, послышался ответный крик, и из темноты вышел на освещенную узкой луною поляну тощий чернявый мужик в плаще, крашенном корой дуба, с круглым, как бубен, лицом и хитроватым взглядом.
Наконец-то! — посмотрев на тяжело дышавшего парня, осклабился он. — Давно ждем тебя, Велимор-