на заставах что?то дают, а просто непропущенных, тех, с кого не взято там, с тех будут брать ниже и гораздо жесточе. «Шестакова Зинаида Александровна» умилилась при виде меня в глубинах пятого этажа гигантской заставы, какой я честный, хорошенький, правильный; она даже погладила меня и повеселила, обрадовала: через неделю, сказала она со сладкой–сладкой улыбкой на сытом круглом лице, через неделю максимум всеми вашими делами начнут заниматься. Особенно если написать письменную жалобу. А вопрос в том, чтобы выделить новые должности и ставки, и ты с твоей просьбой нужен для этого, кивая на тебя будут говорить, насколько немедленно нужны те новые должности и ставки. Письменным заявлением ты сразу продвинешь дело. И она любовно, бережно готовит тебя к тому чтобы и через неделю, и через две, и через три ты снова ходил и ходил по тем коридорам и она бы тебя сладко учила, раздавливая, осаживая, такого правильного, добросовестного, хорошего, вводила в разум, в чувство, пропитывала своим знанием. Каким? Что народ — мальки в банке, рожающие–рождающие. Ты видел этот народ на улице в погоне за крохами, малопитательными, и «яко агнец перед стригущими его безгласен». Попробуй ты, на самом дне банки, исхитриться как?нибудь так чтобы не все силы твои тратить на копошение. Лучше согласись что простор, каким ты хвалился, был обманом. Вечерняя луна померкла и старый странный малек в банке метро, оглядываясь на других в воде, не мог остановиться на их глазах. Слишком ясное и обреченное знание шло от них. Забота, нищета и ожидание слишком были ясно прописаны на твоем лице, а другого ничего они там не видели.
Прими эту холодную трезвость. Существует только смерть и иллюзия. Человек чуть шевельнулся, и шевеление, как всякое шевеление, сейчас же дало новую жизнь армии контролирующих, которые заботливыми пальцами ведут каждый кусок к каждому рту, старательно отламывая от него по дороге.
14.1.1992
Сколько силы. Библейская страна. Может быть, всякая страна такая? Что разницы, когда сила льется водопадом и ложится плашмя в грязь. Мы стоим, или лежим, на пороге мира. Слепые гиганты. Почти никто не делает никакого «дела» и не будет. Мы спим.
Фильм «Падение Берлина». В зале кинотеатра, который тебе казался торжественным и таинственным. Цветной фильм, какое чудо. Широкое страстное лицо Андреева смотрит крупным планом и оглушает. На экране бегут массы и втаптывают в землю, в молчание. Пушки и Сталин как придвинувшееся небо задают божественную высоту, куда успокойся, не продвинешься никогда. Ты знаешь свое место и пьешь тонкую, далекую тоску, как быстрая К., как колкий ураган, как февральское тепло, как июльские цикады, как ящерицы на камне, как октябрьская затаенная волшебная тишь. Как «Повести Белкина», книжка белая, тонкая, с золотым письмом прописью на обложке, с удивительным простором внутри. Ты загнан и спасен. Посвящен в пустоту мира.
Всё сцеплено невидимой ниткой настоящего, кричит о молчании и падая вверх ли, вниз ли, падает в настоящее, в руки Бога, в которых все есть именно так как есть и не бывает чтобы не было того что было. Неужели, нежели… Но молчи: не выдай.
Почему всё так ясно говорит? О том что все так, что 1K быть должно, что так прочерчено через точку секунды алмазным карандашом, пропечатано золотой печатай. Все заворожено волшебной ворожбой. Со смертью ничего не кончается, все начинается, и то, что не кончится: тогда, уже сейчас хочет быть и требует тебя чтобы быть, зачем миру быть? Да затем что другого ничего кроме него: т. Он хочет быть и будет потому что может.
29.2.1992
Крутые мальчики мстят и долго еще и жестко будут мстить за что? За чушь, которую им втолковывали, вбивали, когда они были еще послушные, вбивал кто? Серые мышки, которые на фоне государства занимали исчезающе крошечное место, детскосадовские дамские существа. За это всем будут мстить, очень упорно, растопчут в мести робкий росточек настоящей травки.
Визги «писателей» смехотворны. Они писали не то что надо было. Они писали на бланках, которые им загадочные руки из темноты подсовывали и потом исписанными забирали и куда?то посылали дальше. Таинственное темное движение. Что, думаете, политиков, людей? Вовсе не только их. Хуже. Глубже. Страшнее.
Писатели земли русской. На немногих, которые были и которым зажали рот, наседали сразу толпы (как 17 толстых гладких ленивых на 42 ребеночка, бледных и в слезках, «детский сад», зловеще звучит) бойких пишущих чтобы разодрать, растащить по ниткам. «Гладких и жуирующих художников и писателей не бывает»? Граф Лев Толстой неправ, какой же я писатель если не гладкий и не играю, я имею право даже жаловаться что другие жуируют больше.
Говорящие вредят несравненно крупнее чем не говорящие. Говорящие страшно много делают. Они делают так, что издалека нарастает и широко размахивается месть. Месть за дела разве? Нет, за слова. За каждое слово несоразмерная месть. Это ли не торжество литературы? «Дикий капитализм». Вернее сказать: триумф российской словесности, ее очистительный костер.
5.3.1992
Примечания
1
Семестровый курс, прочитанный на философском факультете МГУ в 1990 г. (Текст публикуется в редакции В. Б. 1997–1998 гг., с сохранением авторской орфографии и пунктуации. В переиздании исправлены замеченные опечатки, учтена правка автора в своем экземпляре книги. — О. Л.).
2
«Бог, к счастью, до сих пор нас миловал и не допускал реализации большинства проектов… Есть надежда, что и не допустит. А молиться надо за то, чтобы он как можно дольше не позволил нам познать самих себя — лишиться души и стать роботами. Хочется верить, что Бог (пока его самого не смоделировали) внушит людям заняться более насущным делом: защитой своего творения от их собственного творческого произвола. Нужно широкое биополитическое движение, сходное с экологическим, но перенесенное на почву телесно–духовного бытия человека. Основная цель биополитического движения — борьба с безответственным вмешательством науко–техники в его природу, спасение ценностей жизни и гуманизма» (В. А. Кутырев. Естественное и искусственное: борьба миров. Нижний Новгород: «Нижний Новгород», 1994, с. 145).
3
