Узнай себя

храма. Разве не мы хотели же отдаться делу; или хотя бы не очерстветь, не утратить, как это называется, экзистенциальной тревоги, болевых точек; или как еще говорят, беспокойного сердца; мы вроде бы негодовали, что философская профессия занята академическими пересчетами. Сам я вот уже давно пытался сказать одно, что дело мысли — дело, дело мира. Что мысль имеет дело с миром. Теперь я имею дело с буквой.

Тем более наша тема узнай себя. Разве так надо ее начинать? Вот я. Я должен узнать себя. Но как, каким образом? Где я? Таких как я миллионы, миллиарды; я пылинка среди трехсот миллионов, которые все кажутся на одно лицо людям из далеких стран. Я одна четырехмиллиардная часть человечества или еще гораздо меньше, если вспомнить о всех прошлых поколениях. Можно приблизительно сосчитать, сколько всего жило людей на земле. Надо учесть, что люди возможно будут жить еще и долго, кто знает, даже не годы и десятки, а сотни, тысячи и десятки тысяч лет. Я по малости не улавливаю на этом фоне в я заметного предмета, который узнавать. Я конечно могу сам себя из гордыни объявить исключительной личностью, личность бесценна, она стоит целой вселенной; надо уважать личность, человек обладает личным бессмертием и т. д. Но если я так знаю о себе, то мне нечего уже и узнавать, я всё знаю, осталось только в воображаемом пространстве философского дискурса распоряжаться своей воображаемой величиной, а в академическом учреждении вести себя с достоинством, чтобы люди видели что я личность. Правда, всё это до тех пор пока не придут другие люди без уважения к личности и не разгонят личностей, которые будут возмущаться и негодовать, что оскорбили их личное достоинство. Это так сказать дело моего личного устройства, воображаемого в воображаемом пространстве, ради моего личного удовлетворения и для того чтобы другие, доверчивые и смиренные люди, не считающие себя высокоразвитыми индивидами, кормили меня, приносили мне деньги, кофе и гречку. Хотя люди все личности, но некоторые в большей мере. Они создали себе свою личность. Личность претендует быть больше чем заявкой на то, чтобы ее не трогали и обеспечивали.

Личность пожалуй будет и познавать себя, чтобы увеличить себя как личность. Что она личность, ей с самого начала совсем ясно и сомнений нет, проблема в том, как лучше быть личностью и возрастать. Считается, что быть личностью хорошо, а не быть ею во многих отношениях плохо.

Но ведь если я говорю себе, узнай себя, я всё?таки не должен же одновременно заранее объявлять: я личность! Это значило бы заранее знать основную часть ответа. Вопрос, кто я, примет тогда вообще другой смысл: угадайте, какое я сокровище! да не упустите ненароком какое?нибудь из моих достоинств. Кстати сказать, построение личности обычно и происходит способом подтягивания к перечню желательных человеческих качеств.

Рассказывать себе и другим, насколько другие слушают, какие мы личности, теперь легко и общепринято. И эти рассказы, и рассказывающие личности, сообщающие другим личностям о них и о самих себе, на самом деле опираются не на себя, а, как в нашем сегодняшнем случае, на поворот государственного корабля, в более широком смысле — на дискурс новоевропейской культуры, связного целого, в экономию которого для целей его развития и благополучия входит и развитие личности, еще шире — на исторически сложившееся на Западе понимание человека и Бога. Машина постава повернулась колесом культивирования личности. Появилась проблема личности, изучение личности и возможно также философия личности, скажем персонализм.

Личность не исходная данность, она находит себя где?то на пересечении сложных структур. По существу, описывая себя как самоценную, она обеспечивает себе ценность более или менее полным, в смысле многосторонности, вхождением в эти структуры, отданием всего человека им. Она подпитывает себя за счет задач культуры, или социалистического строительства, или просто государственного строительства, или перестройки, или Бога, или какого?нибудь Его производного, скажем ноосферы ил еще чего?либо крупного, например соборности, если известно что это такое, лишь бы сохранялась возможность вписаться в сложную сеть государственных, научных академических, экономических, «информационных», церковных или околоцерковных институтов и т. д. То есть незаметно для себя личность конечно тоже сталкивается с тем, с чем столкнулись мы в узнавании себя, — с невозможностью уловить предмет по его малости, потому и расширила себя в партию, коллектив, в систему.

Мы в сущности сделали то же самое, когда растерялись, едва задумавшись о себе? Мы потерялись среди миллиардов, провалившись неведомо куда, и надо было срочно уцепиться за что?то. Мы встроились в ряды писавших о ????? ??????, вернее даже не о нем а только букве Е, и сразу стало спокойнее. Почти всё в порядке: в нашей культуре существует среди прочего и вопрос об этой букве ? на фронтоне дельфийского храма, обсуждение его идет тысячелетия, мы из тех, кто в истории культуры тоже говорил или хочет говорить о букве; возможно мы напишем целую книгу, она будет занесена в каталог библиотек, во всём мире желающий сможет посмотреть эту книгу, — если конечно она будет напечатана. Даже если и нет, мы пристроились, нашли занятие. Что такая проблема, буквы ? на фронтоне или на дверях храма Аполлону, существует, это точно, твердо, тут сомнений нет; неопровержимым доводом для усомнившегося будет простой факт: на эту тему существует литература. На западных языках конечно всё всегда есть, но в данном случае и на русском тоже.

Кто?то обязательно скажет: взбредет в голову взять темой одинокую древнюю букву, современнее и ближе к жизни уже некуда. Кто?нибудь несомненно возразит: но в конце концов те ворота и та буква были и на правах бытия заслуживают внимания историка, всякая мелочь в культуре найдет свое место. Как мы обязаны говорить всем понятными словами, когда хочется может быть других слов или вообще не слов, и как приходится ходить по этим улицам города, потому что других нет, так надо и разрабатывать темы нашей культуры, подходя к ним принятыми в науке методами исследования; иначе, вне языка культуры, будет вообще непонятно, о чем мы. Личность, для того чтобы заявить о себе, должна уже заранее вписаться в карту и календарь образования, которому она принадлежит. Это культурное образование сейчас в целом гуманно, построено личностью и способствует ей. Личность стремится к гармонии со своей культурой и адаптируется к своему окружению или творчески преображает его.

С культурой между тем дело обстоит двусмысленно. Прежде всего, то ли ее слишком много, то ли наоборот слишком мало. Когда на нее надо ассигновывать деньги, без которых она зачахнет, ее вроде бы слишком мало. Когда земля гибнет от наукотехники, интенсивной эксплуатации, индустрии туризма, то культуры как будто бы наоборот слишком много. Мы в ней, говорит уже упоминавшийся решительный публицист, запутались или она нас запутала, мистика и этика помогли ей обвести нас, а взбунтоваться против нее посмели и сумели может быть только Гёте и отчасти Лейбниц[5], остальные встроились и работают на культуру, не рискуя решать, слишком ее много или слишком мало.

Неверно конечно, будто личность не бунтует, пример хотя бы процитированного публициста сразу показывает противоположное. Личность бунтует часто или даже всегда, опрокидывая себе всю культуру как тележку с хламом. Радикально бунтует почти каждый, и культура в конечном счете питается бунтом, впитывает его в себя, насыщается им. И эксцессы культуры, и отважный бунт личности против нее, и опрокидывание как?то вписаны в экономию культуры, она так подыгрывает сама себе, словно сама с собой играя в карты левой и правой рукой. Сам бунтовщик втайне знает, что чем лучше он подденет кого?то или что?то в печати, тем нужнее, «действеннее» его публикация. Культуре — этому образованию — нужны встряски, судороги, это ее и образует. Личность думает, что восстает для себя, а культура с молчаливым терпением давно ждет восстания, вызывает его, движима им как двигатель вспышками в камере сгорания, и каждая вспышка должна быть внезапной, скорой, сильной, безотчетной, чтобы двинуть поршень. Личность вместе с ее восстаниями идет топливом в машину культуры.

Так или иначе, личность сама на себе поставить не может. Даже Макс Штирнер в «Единственном и его собственности» ставил свое дело не на самом себе, а на ничто. Надо присмотреться к тому, как личность устанавливает и определяет себя на экране, куда сама себя проецирует. Считают, что только личность это личность, но не народ или государство, и разоблачают заблуждение, будто нация это личность. Правда, разоблачителям приходится сразу признать, что государство это личность хотя бы в юридическом смысле. Оно говорит «от их имени», объясняя, требуя, рекомендуя, во всяком случае обращаясь к личностям, причем императивно. Наоборот, было бы смешно, если бы личность обратилась к закону, закон бы ее не услышал и говорить пришлось бы так или иначе не с ним, а с людьми, от которых зависит переменить закон или скажем не придавать ему особого значения. Получается, что закон даже больше чем личность, ходящая под ним, хотя голос закона может звучать только через человека.