Узнай себя

понимаем; другой читает Писание и переживает свет. Здесь действовал Бог, то есть здесь была энергия (действовал и была энергия — одно и то же). Мы молимся и нам хорошо, другой молится и его тело исполняется теплом. Энергия. Бог здесь действовал помимо материальных свойств и разделений (ведь молитва и человек в обоих случаях одинаковы) своей нераздельной и все же в каждом случае другой энергией. Для рационалиста имя Божие предмет рассуждения, для монаха в произнесении имени Божия жизнь, там энергия проходит мимо, здесь она проявляется опять же поверх материальной дробности и опять же по–новому. В каждом действовании (энергии) Бога весь Он, хотя каждое действование разное. Здесь конечно напрашивается мысль о двоебожии. Гуляет некий проявляющийся в материальном Бог и извольте считать его энергией другого, непознаваемого. Спасет только апокалиптическое, провиденциальное понимание Божьих действовании. В них уже как бы начался суд над миром. Божие действование в веществе, но не для вещества, а обращено к духу, избраннику, который отныне отмечен, призван и взят для общения с Богом. Остальные еще погружены в холод и безразличие, а здесь уже началось собирание. В провидении Августина, избирающем необходимое для плиромы число праведников, мы имеем казалось бы нечто подобное. Но за одним важным исключением. Предестинация оставляет человека вполне свободным, прикоснувшись же к божественной энергии, я в меру ее сущностного действия во мне принимаю то или иное конкретное божественное определение не по своей воле. Не такова конечно должна была быть мысль Паламы. Я вполне свободен, ища Бога, но встреченный Бог оказывается предельно реальным, он определяет мое вещественное бытие, определяет не слепо и как бы через стену, а явственно, ощутимо. Тогда одно из двух. Предоставляет ли он мне быть самим собой? Если да, всякое мое определение уже дано мне при сотворении меня каков я есть и божественное действие может сказаться лишь в обновлении и восстановлении ветхого человека. Если нет, опять несвобода. Надо рассмотреть учение Паламы об энергиях внимательнее. Здесь постулируется во–первых абсолютный ???????? божественного естества от всякой природы, а отсюда полная неопределимость и неименуемость Божества в самом себе. Непозволительно даже назвать Его сущностью или природой, употребляя эти понятия в собственном смысле (Феоф., PG 150, 937а; впрочем, так и Ареопагит). Кажется, что именно эта неприступность (?????????) Бога заставляет Паламу спросить: да как?то ведь Он постижим? и традиционно говорить потом о Его ??????? или энергиях. Очевидно, что речь идет в первую очередь о богопознании. Но здесь Палама неизбежно должен признать, это уже говорилось, что Бог есть «всё для всех» (Главы, 1176 bс): всё, чем является вещь как имеющая сущность, есть Бог. Получается, что хотя вещь создана, ее сущность несоздана, она вечная энергия Бога. Вещи временны, но своей сущностью укоренены в Божией вечности. — Если бы все было так просто в учении св. Гр. Паламы об энергиях. Но тут же начинаются трудности, с которыми мы просто не в силах совладать. Не знаем, когда придет время для окончательного решения этого вопроса, которое было бы приемлемо не только для узких конфессионалистов. Работы и Василия Кривошеина и Иоанна Мейендорфа о Паламе в сущности лишь введения и например наших вопросов и сомнений не разрешают.

[начало 1970–х]

Любить врагов? А мой враг только тот, кто отдаляет меня от истинной жизни. Моя лень, моя гордость. Их?то я и буду любить? Любит ли Бог дьявола? Если не любит, то в Нем разделение. Бог не может не любить дьявола. И Данте: «У меня не оставалось врагов». — Так стало быть, ????? ???? это крик восстания, торжества освобождения от сатаны. Бедный тот, кто хочет, чего не имеет.

 [начало 1970–х]

Свобода. Бог стоит рядом с нами, видит каждый наш шаг знает что мы можем делать, терпеливо ждет когда мы грешим, но не сделает ничего чтобы вести нас. Почему? Говорят, чтобы не нарушать нашу свободу. Это вполне справедливо. И об этом можно сказать больше. Начать с возможных возражений. Дело не в том что Бог предоставляет нам свободу, а якобы просто в том, что Он сам без нас не смог бы сделать того, что делаем мы. Он не смог бы нарисовать картину, написать симфонию. — Неверно. Картина материально есть что?то чудовищное, грязь, мазня и было бы нелепо, если бы творец космической красоты и красоты земли начал размешивать краски и марать ими чистый холст. Это нечто вполне жалкое и достойное божественного смеха. Но конечно истинная картина — это не намазанные краски, а ее так называемое «художественное содержание», то, что она говорит, ее, как мы выражаемся, вневременный, внепространственный смысл. Он от века живет в Боге и мы лишь подражаем ему. Так не Бог не может делать то что делаем мы, а мы, марая и портя для этого кусочки временного и пространственного, всегда лишь несовершенно подражаем тому, что до века и места создал дух. Божественные творения… но о них речь потом.

Теперь могут сказать: на что же свобода, если мы так или иначе плетемся в хвосте уже сотворенного? Если бы нас вели за руку вернее, наши произведения менее отпадали бы от истины. — Но если бы нас вели за руку, нас, пространственных и временных, наши произведения были бы конечно совершенными как произведения кораллов или муравьев, только в них уже невозможно было бы отразиться надпространственному и вневременному. Мы взвешены в вечности. От этого мы конечно ходим по природе все больше вкось и поперек, невпопад, несогласно; ни брачных периодов у нас нет, ни инстинкта, ни приспособления к среде, да мы к тому и не стремимся; словом, мы не в потоке времени и вещества, текущих по природным законам, — а почему? Это, так сказать, принудительная свобода, оставляющая нас делать все что хотим, и в основном гадости и мерзости, для одного лишь того, чтобы на полотне несвободного мы смогли оставить и знаки вечного. Свобода нужна, чтобы причаститься вечности не случайно, между прочим, а вполне, чтобы эту вечность свою утвердить, назвать, показать, развернуть. Как Бог утвердил, показал, развернул вселенную.

Но неверно, что у нас есть свобода в нашем нетварном начале, то есть что мы свободны сбросить с себя по своей воле образ и подобие Божие. Нет, здесь, в вечном, мы несвободны, не можем выбирать, быть нам людьми или не быть. Мы можем по своей воле грешить и звереть, но грешить как раз может только человек и звереть тоже только он. Покажите мне озверевшего человека, к которому, присмотревшись, люди стали бы вдруг относиться спокойно, скажем заключив на каком?нибудь медицинском освидетельствовании, что данное существо уже не может считаться человеком, отошло и уволено от человеческих обязанностей. И любовь, то есть до крайности доведенное избрание, есть дитя свободы человека, несвободно избирающего свое человечество.

Свобода не для того чтобы просто всегда спутывать карту будня, порядок природной детерминации; тогда в самой свободе оказалась бы детерминация — обязательность произвола, законодательство случайности. С другой стороны, свобода и не для того чтобы раз навсегда воспарить в вечность и в ней остаться. Это опять же было бы признанием своей принужденности, пониманием всей жизни как просто бегства от несвободы; да и наконец прямым отказом от предоставленной нам свободы, признанием, что Божий мир тюрьма. Свобода постоянного восхищения и невозможна, потому что обожение не может не воплотиться, Бог хочет творить, полнота переполняется. Так что свобода осуществляется, во–первых, лишь там где она действительно дана, т. е. в вещественном, частном, определенном, и она осуществляется, во– вторых, лишь постольку, поскольку в этом определенном воплощается единое, абсолютное и вечное. Способ существования свободы поэтому создание. Везде, в любое время, любой материал, любые средства человек может выстроить вокруг себя так, что в них отразится высшее начало. Человек призван к этому, таков Божий замысел о нем. Человек не накладывает на мир неких специфических свойственных ему форм, он лишь недостижимым образом высветляет в материи мира такой же неуловимый лик, не ему принадлежащий и не от него зависящий, но им любимый и им непостижимо постигаемый, раз он сам его образ. Только втянутая в круг этого человеческого создания материя покажет свои образы. Она нуждается в свидетеле, который бы рассказал о ней.

29.10.1973

Мера всему человек? Но он был бы не в большей степени мера всему чем всё было бы ему мерой, если бы эта мерность не опиралась на его безмерность. Человек мерит все потому что