знает. Потом вдруг присмотрелся, вздрогнул… Олег Иваныч чуть было не налетел на него, сплюнул:
— Ну, чего встал, дядя?
И тут вдруг одноглазый пират улыбнулся ему во весь свой щербатый рот, словно родному.
— Я ведь узнал тебя, господине, — по-русски ответил он. — С острова ты бежал, от шишей. Те думали — сгинул!
— Да ты русский?! — обрадованно воскликнул Олег Иваныч. Обрадованно — это потому, что теперь отпадала всякая необходимость в посреднике, на роль которого он собирался пригласить Томаса или, на худой конец, Еленку.
— Садись-ка на камень. Поговорим. Что узнать хочу — ведаешь?
— Ни сном, ни духом, господине.
Примостившись на округлом валуне, пират с готовностью воззрился на своего пленителя. Его единственный глаз светился фальшивой радостью. Сидеть разбойнику было неудобно, все время ерзал — пытаясь удержаться на камне, а встать ему дозволено не было. Потому — ерзал…
Олег-то Иваныч не зря присмотрел по пути такой камешек, неудобный. У них, в РОВД, тоже такие стулья были — полуразваленные. Сядешь — и не знаешь, усидишь ли. Один раз на пол завалилась теща начальника, будучи приглашенной свидетельницей по одному пустяковому делу. Прибежавший после ее ухода начальник, кипевший праведным гневом, задал один вопрос: почему до сих пор не починены стулья? На что и получил ответ от капитана Кольки Вострикова. А ответ такой: находясь в данном кабинете, подозреваемый должен думать не о том, как половчее ответить на вопрос дознавателя, а о том только, как со стула на пол не сверзиться! Потому — ремонт стульев в кабинете — прямая подмога преступникам. Ловко ответил, стервец. Начальник не знал, что и молвить. Рот открывал только как рыба. А Олег Иванычу слова Колькины вона когда сгодились.
Потому и ерзал сейчас одноглазый на камушке. Ерзай, ерзай, собачий хвост!
— Говори, что про убежавших слышал? Поди, погоня была?
— Да ничегошеньки не знаю, господине. Аз грешный сюды, в Ревель-от, ране ишо был послан, Богоматерью клянусь, Тихвинской!
— Не погань языком своим святое имя, иначе враз головенку отрежу! — Олег Иваныч замахнулся мечом, и шильник испуганно вжал голову в плечи.
— Точно не знаешь?
— Да клянусь…
— Ну, тогда не надобен ты мне боле, — Олег Иваныч недобро усмехнулся. — Сдам я тебя городским властям, пущай башку рубят — про законы супротив пиратов, небось, слыхал?
Одноглазый пал на колени:
— Не губи, боярин! Может, еще пригожусь!
— За каким хреном? Вставай давай, а то прямо здесь прикончу. У, пиратская морда!
— Не торопись, князь, — пойманный неожиданно успокоился и вперился в Олега Иваныча единственным глазом. — Я ведь и еще кой-что знаю. Для ревельского рата бесполезное, а вот для тебя… О Софье-боярыне сказать ли?
Софья? Олегу Иванычу показалось, что он ослышался. Ну откуда эта пиратская морда… хотя…
— Говори, собака! — Олег вытащил меч.
— Остынь, остынь, боярин. Все скажу, все. Только слово сперва дай.
— Какое еще тебе слово?
— Что отпустишь, когда все, как на духу, поведаю.
— А если палача позову?
— Кат? Так те мои слова кату без надобности, а с перепугу мало ль что наболтать можно. Так получу слово?
— Ладно. — Олег Иваныч махнул рукой, лень ему было как следует пытать эдакого морального урода. — Считай, получил.
Дождь шел все сильнее, все чаще стучали по траве капли, за камнем собралась уже изрядная лужа. Олег Иваныч не обращал внимания на дождь, даже плащ не накинул на плечи, так и держал в руке, ибо одноглазый поведал такое…
Во-первых, боярыню Софью пиратам заказал Ставр. Через их посредников в Нарве. Ну, об этом Олег Иваныч и без него давно догадался. Спутников Софьи приказано было убить, то, что они все-таки остались живы, — целиком на совести пиратского вожака, голландца Хорна ван Зельде, имевшего на новгородцев свои виды явно коммерческого характера. Что делалось после побега пленников — одноглазый, похоже, и вправду не знал. Зато знал другое! Вернее — другого. Ушкуйника Олексу, за слова о котором многое бы дали и сам Ставр, и софейский владыка Феофил, и бывший ключник Пимен. По словам одноглазого, отыскал-таки Олекса место, где чеканят фальшивые деньги. Вызнал — и кто чеканит, и зачем. За что и поплатился жизнью. Это — во-вторых… Ну, а в-третьих… В-третьих — наконец-то признал одноглазого Олег Иваныч, недаром тот таким знакомым казался. Вот как только заговорил про Олексу да про Обонежье, так и признал! Вспомнилась распятая на бревне тихвинская проститутка Тонька-Зараза — неплохая, по сути, девка — зверски убитая, с отрезанным языком… за то, что болтала лишнее о банде Тимохи Рыси. Вспомнилась и корчма на окраине Тихвинского посада. И ее одноглазый хозяин…
— Кривой Спиридон! — ахнул Олег Иваныч. — Бот уж, поистине, неисповедимы пути Господни! Как же ты тут оказался, пес? Говори, коль уж начал.
— Слово-то помнишь, боярин?
— Не забыл, не забыл, не сомневайся.
А оказался в здешних краях Спиридон не просто так. Бежал, в колдовстве обвиненный. Серьезнейшее, по тем временам, дело, даже на Ставрову заступу надежды не было. Хотя… Может, к тому делу Ставр-то и приложил руку — слишком уж много знал одноглазый корчемщик. Поступить так — вполне в духе Ставра, вполне… В общем, видала одна баба, будто летала над Тихвинским посадом корова — ревела, аки медведь, а полетав — на двор Спиридона спустилась. Еще и зелье у Кривого нашли, и письмена ведовские. Как ни божился он, что зелье-то — для крепости винной, а письмена — долговые расписки, не поверили. Схватили владычным именем да кинули в поруб. Там же, на посаде Тихвинском. Да вот цепь-то ржавой оказалась. Придушил Спиридон стражника — да ноги в руки. Леса окрестные знал — не раз с кистенем по большой Кузьминской дорожке хаживал. Только на сей раз туда не подался — опасался Ставровых. В Новгород пробрался, да на лодью, матросом. Как раз к сентябрю дело было. На последнюю навигацию успел. По пути пираты встретились. Хорн ван Зельде. Купцы шведские, чья лодья была, биться не решились, восемь частей товара отдали, да были отпущены с честью. Часть команды с пиратами порешила остаться — те еще были людишки, матросы-то — с ними и Кривой Спиридон. За зиму малехо насобачился по-немецки шпрехать, умом да хитростью авторитет себе создал. Вот и был в Ревель на разведку заслан. Тут и словил его Олег Иваныч! Спросил, как выслушал:
— Так что с Олексой-то?
— Нет уж давно в живых Олексы-ушкуйника, — Спиридон пожал плечами. — То наверняка ведаю!
— Может, сам и убил?
— Что ты, что ты, боярин! Прости, Господи…
Зря божился Кривой Спиридон, не боясь Бога. Это ведь он и убил Олексу, по прямому приказу Ставра. Воткнул нож в шею. Про то не признался сейчас Олегу, ну, и того, что порассказал, хватит. Зато про честное слово не забыл напомнить.
— Какое еще тебе честное слово? — возмутился Олег Иваныч, однако, мечом ремни на руках разрубив, пнул ногой одноглазого да напутствовал сердечно: — Пшел отсель, пес!
Обрадованный Спиридон не заставил себя долго упрашивать — враз побежал к морю, в малиновых кустах скрылся.
Олег Иваныч, меч в ножны вложив, в город побрел устало. Пока шел — думал. Пережевывал полученную информацию. Да о Софье все больше вспоминалось. Первую встречу с нею, в Тихвинском храме Успения, Спиридон нехотя напомнил, появлением своим одним, духом тихвинским. В длинном черном покрывале, в черных же, ниспадающих до самой земли одеждах, с бледным красивым лицом и большими золотисто-карими глазами, стояла тогда Софья в храме, показалась она тогда Олегу Иванычу словно сошедшей с иконы. И как он смотрел на нее, не отрываясь, и как Софья вдруг что-то почувствовала,
