Олег Иваныч чуть с седла не выпал от изумления. Надо же!
— Кто просил да что?
— Рыбак один был на богомолье, к иконе Тихвинской приходил. С Паши-реки рыбак… Сказывал, рыбачил как-то, видит — струг плывет маленький. Игрушка, вроде как детям малым. Взял, детишкам своим тешиться, а те возьми — да сломай, струг-то… А в струге том — грамота березовая, с писаньем. Что за писанье — рыбаку дьякон Тихвинский прочитал. Писано: отдать в Новгороде, на конце Славенском, Олегу Иванычу, житьему человеку, за то будет от оного награда в две деньги!
— Чего-чего?
Удивился Олег Иваныч, задумался. Ни фига ж себе, заявочки. Письма какие-то приходят, от кого — неизвестно, да еще и заказные — две деньги, ну и цены, однако!
— А ну, давай сюда грамоту!
— Не можно — обет дал.
— Давай, говорю! Пришибу враз! Я и есть Олег Иваныч, человек житий.
Дрожащими руками богомолец вытащил из-за пазухи маленький берестяной свиток и, бросив его на землю, опрометью бросился прочь.
Склонившись, Олег Иваныч поддел свиток острием меча. Подняв, развернул осторожно.
«Житьему человеку Олегу Ивановичу, что в Новгороде на Славне. Подателю — две деньги дать. Пишет сие Григорий, отроче софийский…»
«Григорий, отроче…» Гришаня!
— Эй, рябой… Стой!
Хлестнув коня, Олег Иваныч нагнал богомольца уже у Лубяницы. Кто-то из проходивших купцов подставил страннику ногу. Тот и завалился с разбегу, не вставая, вскинул затравленно голову, не ведая, за какие такие вины гонят его, будто зверя лесного.
— Две деньги ты забыл, паря, — подъехав ближе, Олег Иваныч бросил рябому страннику два сверкающих серебром кружочка. — Бери, бери, заработал. На вот тебе и третью за весть такую!
«Житьему человеку Олегу Ивановичу, что в Новгороде на Славне. Подателю — две деньги дать. Пишет сие Григорий, отроче софийский. Аз и Софья боярыня в заточенье на погосте Куневичи, что на Капше-реке, то Ставрова землица. Покуда живы».
Покуда живы…
По крайней мере, были живы еще несколько недель назад. Но не туда ли рванул Ставр со своими? Отсидеться, покуда не уляжется шум, поднятый не без помощи Олега Иваныча. Может, и туда, в Куневичи. Однако — не далековато ли? Из Новгорода-то долгонько вести идти будут. Да и, в случае чего, обратно быстро не выберешься — места глухие, почти нехоженые. Неясно со Ставром. Зато с Гришаней и Софьей наконец прояснилось!
Не в силах сдержать радость, вбежал Олег Иваныч в первую попавшуюся на пути церковь, свечки поставил да молился истово, Господа благодаря. Было за что ведь! Софья… Софьюшка…
Куневический погост. Чуть дальше, чем у черта на куличках. Дорога не близкая. Отпроситься у Феофила… Пустит ли владыко? Должен. С собой кого попросить? Олексаху, вестимо. Не откажет, да и человек надежный, не раз проверенный. Маловато — вдвоем-то. Кто его знает, кто там в Куневичах? Наверняка действовать надо. Охочих людишек сманить? Нет, дело тайное… да и доверие — вещь важная, а поди, проверь их, охочих-то. Геронтия можно! Он один двоих стоит. Да! Еще и дедки Евфимия оглоедов. В Новгороде-то от них пока какая польза? А так — дальние погосты проверят в Обонежье Нагорном. Куневичи ведь тоже в той стороне. Да ведь — и серебришко фальшивое — оттуда же! Или — не оттуда? Нет, с тех краев. Что-то такое ведь говорил покойный Кривой Спиридон…
Завтра — и просить Феофила!
Завтра не вышло. Не вышло и послезавтра, и дале…
Сгустились тучи над новгородской свободой, все ближе витал над вольным городом удушливый тлен московитского ярма. Купцы, с Владимирских да Тверских краев приехав, доложили: великую силищу собрал Иван, князь великий Московский. Идет на Новгород войною, мир Ялжебицкий порушив! Винит новгородцев в латынстве да в том, что под Казимирову руку перейти хотели, да, старину нарушив, его, Ивана Васильевича, государем не звали. Изветы все то — не вины. В Новгороде и дите глупое им не поверит. Однако — на Москве верили, верили и в Твери, и в Вятке, и уж тем более верили во Пскове. Псковичи… те- то уж рады-радешеньки всякому сраму поверить — лишь бы про новгородцев!
Вот-вот подступят вражеские рати к Новгороду-Болот да рек малых нету — повысохли все от жару, ничто не задержит московское войско.
Стукнули в вечевой колокол. Посадники новгородские выступили, Дмитрий Борецкой да Казимир Василий. С ними и боярин Киприян Арбузьев и другие бояре.
Не хотим, кричали, рабства московского, отстоим вольности новгородские! А не отстоим — так умрем с честию! Много народу поддержало их. А некоторые — и не поддержали. Постояли, послушали, плечами пожали. Понизовым купцам — тем от Москвы прямая выгода — пошлины Иван убрать обещался, как Новгород под себя возьмет. Ремесленникам — мужам новгородским — и тем: кому как… Кто за Новгород, а кто и за Московита, церкви православной заступу. Не тоже, промеж себя судачили, воевать Руси с Русью. То многие слыхали и поддерживали… Смердам, что землицу ратали, однако ж все одно было, что Москва, что Новгород. Один черт — и там и там, всюду кровопивцы-бояре. Своеземцам софийским… Этим-то московиты могли и боком выйти. Отнимут землицу-то! Иди потом, доказывай…
Да еще, ко всему, давно по Новгороду слухи ходили. О латынстве все. Таким словом здесь католичество обзывали. Дескать, решили бояре — Борецкие, Нифантьевы, Арбузьевы да прочие многие — веру святую нарушить, идти под литовского Казимира. Мол, уже и с Казимиром о том сговорились, да и с митрополитом Киевским, что не за православную церковь стоял, за унию подлатынную. Знал Олег Иваныч точно — лжа это, изветы пакостные. Не было никакого сговора с Казимиром — сам при том присутствовал — не было и связей с Киевом. Сам Феофил-владыко не допустил бы такого, свято хранил православную веру, Филиппа уважал, митрополита Московского, а не Киевского униата.
Лжа все!
А стоял за той лжой — Иван, великий князь Московский, что уж и государем Всея Руси себя величать не очень стеснялся. Войско собрав великое, рек: изменил, дескать, Новгород. А ведь лжа то!
Для той лжи был в войске дьяк башковитый, Стефан Бородатый, что все русские летописи почти что наизусть знал. Дело его было — вины новгородские выискивать. Нашлись вины-то, как не найтись, коли великому государю угодно.
Пыльными дорогами, болотами сухими, чрез реки высохшие, шло московское войско. Тянулись к Новгороду кровавые паучьи лапы Ивана. Тремя потоками текли московитские рати. Слева — князь Даниил Холмский да воевода Федор Хромой — вояки опытнейшие, войско отборное. Справа — князь Иван Стрига Оболенский — путь преграждал, чтоб не прошло подкрепление к Новгороду от восточных пятин. В центре — сам Иван Васильевич командовал. В ратном деле не силен, да ведь воеводы на что? Ума хватало к воеводам прислушиваться.
Огромно войско московское, сильно. Землицы в княжестве много, можно воям за службишку жаловать. А как не хватит землицы-то — так и захватить не грех, у соседей. На то и войско. Страшна власть князя Московского, сильна да кровава. Нет на Москве закона, кроме слова княжеского. Все пред ним рабы — от последнего холопа до самого знатного боярина. Захочет князь — и землицы лишит, и головы, может статься. Вот и унижались, гнули спины, сами себя лучшими людьми считая. Ну, то — от дикости. Где Москва-то? В углу медвежьем, да зато лесами, реками, землями полном. Богатство. Много всего — и землицы, и рек, и леса… Пожжет кто — не страшно. А лучше мы сами кого пожжем! Все от князя зависят, он и есть — государство Московское. Служат за землицу людишки, нет людей свободных, все тягло несут — служат. Ни договоров нет, ни княжеских обязательств. Какое еще «вассал моего вассала — не мой вассал»? Слыхом не слыхивали. Это все там, у латынщиков поганых. Мы — не они! Они — не мы. А значит — придурки полные. Мы — лучшие! Все, что у нас, — то правильное! Никому князюшко великий ничем не обязан. Ах, поцеловать бы ноженьки, а если и пнет, что ж — то честь великая…
Не сразу, конечно, подлость таковая складывалась… Но проявлялась уже, проглядывала, проклевывалась!
Доходили о том и до Олега Иваныча слухи — да что слухи — слова правдивые! Плевался Олег Иваныч
