немногих, понявших суть свершающегося достаточно скоро.
Одиннадцатого марта 1985 года генеральным секретарем ЦК КПСС становится Михаил Горбачёв. 7 ноября того же года Леонид Леонов присутствовал на традиционном приеме в Кремле, слушал Горбачёва и вернулся домой крайне довольный, обнадеженный. Тогда многие разумные люди пережили минуты первичного очарования, веры в добрые и долгожданные перемены. Геронтократия давно стала невозможной, эпоху позднего брежневизма Леонов презирал — а тут появился молодой, улыбчивый, бойкий лидер.
Первые нехорошие подозрения появились у Леонова в начале всё того же 1987 года.
Тогда, в феврале, состоялось торжественное собрание в Большом театре по случаю 150-летия со дня смерти А.С.Пушкина.
Незадолго до начала заседания Леонов в задумчивости прогуливался за кулисами, и к нему сами подошли Горбачёв и Александр Яковлев.
Настроение у обоих было, как рассказывал Леонов своему знакомцу Арсению Ларионову, «бодрое, если не сказать веселое».
«Слово за слово, разговор о перестройке, — пересказывает мемуарист слова Леонова, — спрашиваю, верят ли они, что из затеи этой выйдет что-нибудь стоящее. Горбачёв рассмеялся. “Ничего-ничего, Леонид Максимович, помните, как у Пушкина в обращении к Чаадаеву: „Пока свободою горим,/ Пока сердца для чести живы…“” Я ответил: “Как же, как же не помнить юношеский порыв Пушкина. Но вы-то уже немолоды для порывов души… Вам бы здравый смысл, целесообразность, народное счастье держать в уме, разве не так?!” Но тут вступил в разговор Яковлев и басовито, сановно улыбаясь хитрыми глазами, добавил: “Разве это не цель серьезных мужей: „Россия вспрянет ото сна,/ И на обломках самовластья/ Напишут наши имена!“ Так оно и будет!”»
— Может, им обломки государства нужны, чтоб имена свои написать? — желчно вопрошал Леонов.
Можно было б расценить его слова в те дни как стариковское брюзжание, когда б всё не было затем так грустно…
В том же 1987 году в печати появился третий фрагмент романа «Пирамида», публикацию осуществила газета «Правда».
Тогда еще в главной советской газете не догадывались о том, какой разворот совершит страна в ближайшие годы, посему поинтересовались у писателя Валерия Ганичева, занимавшегося публикацией:
— Тут нет никакого подвоха? Критики коммунизма, например? Точно нет?
Ганичев передал эти слова Леонову. Он пожал плечами, ничего не ответив.
Леонов еще наделся, что его предсказания поймут шире — без тех бессмысленных градаций, вроде «советский-антисоветский», что ничего, по сути, уже могли не объяснить.
— Я не верю в долговременность Западного мира, — сказал тогда Леонов в одном из интервью. — Он может разрушиться из-за любой случайности… Гайка попадет в систему, и всё…
Можно представить, насколько скептически воспринимались тогда его слова жителями СССР, в том числе и недавними читателями Леонова.
Стоит признать, что в те годы авторитет русского писателя начнет стремительно падать. Мы, конечно же, говорим о тех литераторах, что не потрудились над созданием мифа о собственном многолетнем диссидентстве при советской власти и не приняли участия в кампании по развенчанию всего и вся в русской истории.
28 марта 1988 года Михаил Горбачёв и Леонид Леонов снова виделись на вечере в Художественном театре в связи со 120-летием со дня рождения Горького.
Оба были в президиуме, между ними сидел Георгий Марков.
Горбачёв и Леонов перекинулись парой фраз — через Маркова. И наблюдавшие их из зала заметили, что Марков не сдвинулся с места, пока писатель и генсек говорили.
Леонов не без умысла рассказал генсеку, как в свое время просил передать Никите Хрущёву, чтоб тот не пренебрегал русским народом — ибо он еще пригодится России. Какая ж Россия без народа! Хрущёв, говорят, был крайне раздражен леоновскими словами.
Михаил Сергеевич выслушал Леонова и ничего не ответил. Может, он не понял, о чем это вообще?
Теперь-то нам думается, что, искренне веря в писательское право что-либо объяснять главе государства, Леонов не был лишен некоторой наивности.
Внук Леонова Николай Макаров однажды очень точно заметил: «У деда, несмотря на всю его мудрость и жизненный опыт, было странное представление, отчасти идущее из XIX века, что писатель должен говорить с правителем и учить его правильно управлять. Что литература должна делать власть умнее. Это некоторые архаичные подсознательные конструкции, но очень важные для него. Какой-то древний крестьянский архетип».
И когда годом позже, в 1989-м, с подачи Валерия Ганичева вновь зашел серьезный разговор о публикации «Пирамиды», Леонов вдруг ответил:
— Пусть генсек прочитает роман.
В том смысле, что генсеку будет полезно вникнуть в смысл книги и остепениться.
Ганичев принял слова Леонова всерьез и попытался выйти на главу государства. Нашел подходы к Раисе Максимовне Горбачёвой, она, по словам Ганичева, «испугалась и сказала, что не может решить вопрос».
«Я попросил посоветоваться с самим. “Ну, не знаю…” — был затухающий ответ», — вспоминает Ганичев.
— Ну и не надо, — отреагировал Леонов, когда Ганичев пересказал ему свои мытарства.
Весной 1989 года он вновь через знакомых обратится к Ванге с вопросом о романе. Ванга отзовется и наговорит письмо к Леонову:
«Книга будет иметь четыре образа — человек, Вселенная, Бог, демон…»
«У Леонида Леонова еще есть жизненный потенциал. Он еще поживет…»
«Судьба этого писателя в литературе сложная, но счастливая. Много будут говорить о нем и после его смерти. Сейчас его ценят, но многие ему завидуют из-за его таланта и удачно выбранных тем. Роман будет переведен за рубежом — в Германии, Индии, Бразилии, Америке и во многих других странах мира…»
«Роман должен появиться через три года, и его будет редактировать женщина, но она должна быть очень доверенным лицом. Книга будет иметь огромный успех и будет принята хорошо всеми людьми, даже молодежью…»
Ну, три года — значит, три года, решил Леонов.
Еще раз он попытается всерьез поговорить с Горбачёвым, когда тот прибудет к нему сам, лично. В первых числах июня 1989 года несколько крупнейших изданий страны выйдут с заметками о том, что генеральный секретарь навестил старейшего советского писателя Леонида Леонова 31 мая, в день его 90- летнего юбилея.
— Горбачёв приехал довольно неожиданно, без большой охраны… как-то сами собой появились квадратные ребята на лестничной клетке, — вспоминает Николай Макаров, внук писателя.
Генсека сопровождали коммунистические и писательские чины в достаточно серьезном количестве — десятка два человек… генсек заявился с огромным букетом красных, цвета обновленного социализма, как пошутил Горбачёв, роз.
В те дни шел десятый съезд народных депутатов, и генсек приехал между заседаниями.
«Мы тогда не поняли, но этот приезд был, конечно, не ради деда — скорее знаком уважения к консервативному крылу, полезным, как, наверное, казалось Горбачёву, в дни съезда», — признается Макаров.
Именно на этой встрече Горбачёв сказал Леонову, что читал «его» книгу «Бруски». Писатель вида не
