Дети не ответили, не ответил и Джордж. Они смотрели на палубу и переминались с ноги на ногу – Джинкс, Поль и Лиззи потому, что еще были слишком маленькие и сами часто бывали не правы, а Джордж потому, что ему нечего было сказать. «Лучше переждать, – резонно решил он. – Нужно оставить Джини в покое. Пусть немного выпустит пар. У каждого бывают грудные дни. Каждому доводилось встать не с той ноги».
Но Юджиния не могла остановиться. При виде перепуганного мужа и словно бараньих глаз детей она еще больше распалилась. Она злилась, что не может взять себя в руки, но ее совершенно сорвало с тормозов.
Потом, словно не в состоянии справиться с собой, а может быть, От злости – неважно почему, она поступила очень странно. Она сорвала с головы свою серую соломенную шляпку и зажала ее стоймя в руке. Шляпка была широкополая, с большой узорчатой шелковой лентой, на которой были пришиты розовые шелковые пионы – красивая вещица, прелестная, как весеннее утро, – и Юджиния, насупившись, перевернула ее в руке и начала крутить, рассматривая нежные лепестки, которые шевелил ветерок, и жемчужную соломку, переливавшуюся под лучами солнца. Потом, так же стремительно, как перед этим сдернула ее с головы, Юджиния швырнула шляпку высоко вверх, и та полетела по высокой дуге прямо на солнце.
Серебристый диск пролетел по небу. Казалось, он никогда не потеряет высоты.
– Ух ты! – вполголоса промолвил Поль.
– Ой, мама! – прошептали девочки и ухватились за платье матери, а миссис Дюплесси пробормотала:
– Что за экстравагантный жест!
Юджиния ничего этого не слышала; она пристально следила за полетом шляпы, которая поднималась все выше к небесам. Она наблюдала, как шляпка крутилась и крутилась в воздухе, и Юджинии казалось, что вместе со шляпкой улетают ее сердце и душа, и она перегнулась через перила к волнам, чтобы увидеть, как шляпка исчезнет в облаках.
Но шляпка вдруг упала. Подхваченная ветром или холодной волной высоко вздымающейся в воздух океанской водяной пыли, она затрепетала, рухнула вниз, подпрыгнула раз-другой на воде, разбросала лепесточки над крутящейся пеной и пошла ко дну.
– Ой! – выдохнула Юджиния. Она смотрела на волны, как будто ожидала увидеть следы борьбы, словно шляпка могла бросить вызов смерти и вновь появиться на свет, но ничего не произошло. Шляпка исчезла насовсем.
– Не расстраивайся, Джини, – тихо проговорил Джордж. – Мы достанем тебе другую, правда, дети? Мы…
– Да, мама, да! – хором вступили Поль и Джинкс. – Мы можем… потому что у Олив целые тонны… – Их маленькие тельца прижались к ней, стараясь показать, как ей сочувствуют и любят. – Помнишь, когда я сделал того кролика из перьев, засунул его в коробку, и кошка…
Но Юджиния не обращала внимания – голоса близких звучали, как шум морского ветерка в ушах, семья, окружавшая ее, могла быть всего лишь бледным призраком мечтаний. Она смотрела на море и видела, как тонет ее шляпка. Она видела это снова, и снова, и снова. Шляпка пропала безнадежно, безвозвратно исчезла, сколько ни всматривалась Юджиния жадным взглядом и синеву моря.
– Манила… так, кажется, ты сказал, Карл?
Часы на столе Турка тикали с размеренным постоянством. Он взял сигару, зажал ее между большим и указательным пальцами и стал рассматривать, плотно ли прилегает лист, как он облегает сигару и делает ли ее гладкой, как обструганная деревяшка. В конце концов, он откусил кончик и зажег спичку. Благостный запах серы и табака возносил его на небеса, куда он надеялся попасть после всех его трудов праведных.
– Значит, ты получил письмо от Пейна… или, вернее, от Риджуэя. Старик пишет мне сам… от руки… Совершенно удивительно. – Турок рассмеялся собственной шутке. – Конечно, я никогда не читаю его сочинений. Можешь прочитать, если думаешь, что это окажется полезным.
Турок снова рассмеялся. Уверенно, самодовольно.
Карл не ответил. «Меня отец выбрал воспреемником, – сердито думал Карл. – Не Тони, не Мартина. Меня. Это я у него мальчик на побегушках, а не они. Они могут иметь модные дома и модных друзей, а я сын, который ему нужен».
«Завтра мы уедем из Ньюпорта, Карл… – говорит он мне. – Договорись, чтобы последний поезд встретил наш вагон на Центральном вокзале. Тогда задержи шестичасовой на Питсбург»… или «одиннадцатичасовой на Марблхед», или «дневной на Вашингтон». Сделай то, сделай это. И я тут как тут, так ведь? Не успевают высохнуть чернила, а я уже бегу, одна нога здесь, другая там. Если старый козел добивается именно этого, то у него это получается всякий раз».
Карл со злостью уставился на ковер, потом перевел взгляд на подставку для ног, стоявшую у отцовского кресла.
«Ну какой толк рассуждать сейчас о Маниле? – задавал он себе вопрос. – Какое кому дело до старика Пейна, или генерала Вудса, вообще до любого из этих старых перечниц? Кому нужны Филиппины?»
– Больше никаких стоящих сообщений, Карл? Никаких проблем по поводу аннексии царем Маньчжурии? – пробурчал Турок, затем с наслаждением сделал еще одну затяжку. Лицо его окуталось дымом, и он для всего мира исчез.
Карл ничего не слышал.
«Или вот та ситуация с Карнеги, – рассуждал он, подливая масла в огонь, – то, что отец называл «нежелательным маленьким представлением в Алтуне…» Я-то помню все эти лекции: профсоюзы, менеджеры, чертов «открытый цех», десятипроцентное увеличение зарплаты и прочий треп. А ведь я сижу у ног великого человека и жду его подаяния, хотя бы доброго слова. И что получаю за все мои труды? Каково конечное вознаграждение? Пинок в зад. Вот что я получаю!»
Карл вдруг наклонился вперед и сгорбился, в голове родилось решение, и он почувствовал себя новым человеком. Он почувствовал себя сильным и решительным.
