устройств, они радовали глаз своей привычностью и незапятнанной голубизной. Мы тут же их опробовали. Поерзав, я сразу убедился, что сиденья составлены так тесно, что, будь мой Вергилий чуточку покрупней, правая пука водителя ощутимо лишилась бы свободы маневра. Это могло помешать, и я было раскрыл рот, чтобы предъявить претензию, но вовремя вспомнил, что Эя куда миниатюрней и, следовательно, никаких проблем тут не должно возникнуть.
Ой ли? Представив Эю рядом, я мысленно покачал головой, затем невольно улыбнулся. Было отчего хмуриться и улыбаться, вспоминая наше в то утро объяснение, когда я мрачно взял лингвасцет, подошел к ней, разъяренной, и, сдернув путы, сказал:
— Ну, подставить тебе горло, чтобы ты могла отплатить за добро, или как?
Я не надеялся, что лингвасцет немедленно заработает или что Эя устыдится, мною не руководил никакой расчет, просто мне так опротивели все эти, некстати, загадки и потемки женской психики, что я поступил по принципу «что будет, то и будет». На большее после всех встрясок не осталось душевных сил.
Однако, к моему удивлению, из лингвасцета вырвались гортанные звуки иной речи, аппарат перевел или, во всяком случае, попытался перевести сказанное. Он работал!
На Эю, впрочем, это не произвело особого впечатления. Она не вцепилась мне в горло, как я того, признаюсь, ожидал, но и не ответила, а, разминая руки, уставилась на меня черными от злости глазищами, в глубине которых застыл то ли горький упрек, то ли затаенный вопрос.
— Сердишься? — продолжал я. — Тебе было больно? Извини, ты сама заставила…
Снова молчание, немой взгляд повелительных и вместе с тем страдальческих, как у обиженного ребенка, глаз.
— Чего молчишь? Ты понимаешь меня?
Она понимала, это я видел. В ее немоте мне почудился вызов.
— Так и будешь молчать? Ладно, уйду.
— К этой женщине?
Я так и сел. Палеолит заговорил. Но, бог ты мой, и там ревность! Только это и проглянуло из глубины веков, первым приветом прозвучало оттуда, да так, что хоть смейся, хоть плачь. Мне стало до того тошно, что я едва не заткнул лингвасцет.
— Не твое дело, — сказал я через силу. — Так вот почему ты на нее кинулась.
Глаза Эи сверкнули.
— Ты нарушил табу, она нарушила, — смерть!
Вот тебе, тупо подумал я. Вот тебе, идиот, не прикладывай свою мерку ко всему на свете. Какое же табу, интересно, мы с Жанной нарушили? Женщине не входить в чужую пещеру? Мне не покидать ее без спроса?
Механический клекот лингвасцета придавал нашему объяснению оттенок нереальности, хотелось выглянуть в окно, чтобы сообразить, какой сейчас на дворе век. И с этой неразумной оголтелой дикаркой отправляться в хронопутешествие?! Расспрашивать ее о Снежке?
— Ладно, — сказал я. — В чем же мы все-таки провинились? Что нарушили, какое табу?
— Ты знаешь…
Еще бы!
— …Ты искупишь.
— Слушай, — не выдержал я. — Я спас тебя? Спас. Накормил, позаботился? В чем же моя вина?
— Ты спас, позаботился, а затем привел другую женщину.
Так, все-таки ревность, дремучая, пещерная ревность… Ну, брат, попал же ты в переплет!
— Глупышка, она сама пришла. Сама, я даже ничего не знал. Разве так не бывает? Она мой друг, не более.
— А я?
— Ты тоже.
— Нет. Ты знаешь! Почему лжешь? Этой ночью я взяла тебя в мужья.
Я ошалело тряхнул головой. Мне хотелось опрометью кинуться вон, лишь бы не слышать этого звенящего в ушах безумия. Я тупо уставился на лингвасцет, на Эю. Может, он переврал? Или Эя сошла с ума?
Ни то, ни другое.
— Мы вместе спали во сне.
— Во сне… Вон оно что!
Я чуть не расхохотался, хотя мне было, ей-ей, не до смеха. Бедная девочка! Это же надо, выйти замуж в сновидении…
И самое глупое, теперь неизвестно, что делать. Ведь это нее всерьез. Реально. До сих пор меня обманывало, все-таки обманывало внешнее сходство Эи с девушками моей эпохи. Так теперь истина предстала во всей своей парадоксальности: сознание Эи не отличало сна от реальности! Или, скажем, не всегда отличало. В нем путались подлинные и мнимые события, сновидение уравнивалось в правах с действительностью. Эта особенность первобытного сознания была давно известна историкам, но я, признаться, не очень-то им верил. В голове не укладывалось, что так может быть, хотя история, и не только древняя, давала не менее разительные примеры путаницы действительного с воображаемым. Разве ученые-богословы не подсчитывали, сколько чертей может уместиться на кончике иглы? Разве какой-то там древний царь не наказывал море плетями, разве тысячелетия спустя из людей не изгоняли злых духов, не сжигали девушек за плотскую связь с дьяволом? Чем это лучше заблуждения Эи? Я-ее муж! Муж только потому, что ей приснились мои объятия… Что же теперь делать?
Ничего — подсказал мне здравый смысл, ровным счетом ничего. Встать и уйти, крепко заперев за собой дверь, как если бы остался не человек, а пума. Что еще можно сделать? Был план замечательный план: взять Эю, чтобы она помогла быстро сориентироваться на месте, вернуть девочку к родным, использовать ее как посредника, в худшем случае обменять на Снежку. Отличный план, только, как видно, неосуществимый. Эя и хронолет?! Жаль бедняжку, только она, похоже, в самом деле может убить — уже пыталась это сделать, когда после «брачной ночи» ко мне с хозяйским видом заявилась другая женщина.
Все это было очень трезво, логично… Не мог я этого! Не мог я встать и уйти, вот и все. В конце концов, Эя ни в чем не виновата, она не зла, не свирепа, просто она действовала так, как ей предписывали нормы, обычаи и предрассудки ее времени. Вдобавок она любила… Мысль о ее любви заставила меня содрогнуться.
Я достал нож, протянул его Эе.
— Я не виноват. Я не спал с тобой, это тебе приснилось. Все это козни злого духа, который хочет нас погубить. Но если ты уверена, что я виноват, убей.
Я действовал по наитию. Впрочем, я был уверен, что успею перехватить нож, так как Эя, конечно, понятия не имела о самбо.
Ее глаза расширились. Она взяла нож, недоверчиво провела пальцем по острию, блеск стали ее, кажется, удивил.
Я не шевелился.
— Ты любишь меня? — спросила она, поворачивая нож.
— Нет.
— Я тоже нет.
Вот те раз! Все мои умозаключения снова пошли насмарку, и, стыдно признаться, эти ее слова слегка кольнули мое самолюбие.
— Тогда какого… — Я вскочил.
— Ночью я хотела тебя, я взяла тебя. Раньше я думала, что ты дух, но ты мужчина, раб…
Мне захотелось треснуть лингвасцет, хотя он тут был ни при чем. Вряд ли в ее эпоху были рабы, машина, верно, подобрала это слово по аналогии. Может быть, в тогдашнем языке и понятие «любовь» имело другое значение? Вполне возможно. А вот матриархат тогда, без сомнения, был. Нет, не хотел бы я жить в таком обществе, ни в патриархальном, ни в матриархальном, даже подумать об этом страшно. Родись я в то время… Впрочем, тогда я был бы совсем другим человеком.
