— Будем. Чем плохо? Должно же у нас быть свадебное путешествие.
— А Эя все спит, — сказала она.
— Вот и прекрасно. Будет лучше, если она проснется уже в нашем мире. Там медицина, там все. Снежка задумалась.
— Нет, — тряхнула она головой. — Ей надо проститься с родиной.
— Зачем? Лишние хлопоты.
— Затем… Да как же без этого!
— Слушай, ты стала сентиментальной. — Прямо по курсу маячила гора, я скорректировал полет.
— Возможно. — Она вздрогнула. — Как мало мы ценили некоторые вещи! Например, подушку.
— Подушку?
— Да, они подкладывали под голову чурбан.
— Понятно. Идем на посадку.
— Зачем?
— Человек глупо устроен: что бы и в каких мирах он ни делал, без куска хлеба ему не обойтись. Кто- то, помнится, хотел есть.
— Нас ждут.
— Подождут. Ты отдохнула? Я нет.
— Не притворяйся, это ты делаешь для меня.
— Только отчасти. Тебе это не нравится?
— Нравится. Очень! Во мне сидит такой маленький человечек, которому очень хочется, чтобы его опекали и нежили. Боюсь, что за это время он очень подрос. И потому, когда мы окончательно придем в себя, я попробую расколдовать Эю, наперекор этому, которому лишь бы добраться до подушки.
— Не геройствуй, — сказал я. — Мало тебе?
— А тебе?
— Ох, Снежка… Ладно, решили.
Я снизился к мелькнувшему в просвете теней ручью. Под днищем машины зашуршала галька. Мы вышли. На перекатах билась и клокотала вода, черная у наших ног, переливчатая там, где, дробясь, падал лунный свет. В темноте заводей белела круговерть пены. Траву осыпала роса, каждый вдох был здесь блаженством. Умывшись ледяной водой, мы принялись за еду. Это тоже было блаженством. Огромной доисторической черепахой рядом чернел хроноскаф. Все пережитое отпускало, как кошмар, я боялся нечаянным словом спугнуть это мгновение, когда рука в молчании касается руки, каждое движение полно невысказанного смысла, и под доверчивый говор ручья у ног венком сплетаются резные тени ветвей.
— Хорошо-то как… — прикрыв глаза, проговорила Снежка.
Я кивнул.
— Мне кажется, я сплю наяву. — Ее рука неуверенно погладила шершавый береговой валун. — Сейчас проснусь, будет дымная хижина, старуха с желтыми глазами болотной неясыти…
— Какая еще старуха?
— Не важно. Была и нет. — Снежка вздохнула. — Знаешь, за что меня чуть не растерзали в первый же день? Не с той руки зашла к очагу. Надо справа или прямо от двери, а кто подходит иначе, тот накликает беду. Смешно! Все всё знают с малолетства — и довольны. Ты не представляешь, как там регламентирован каждый шаг и каждый поступок.
— Роботы, — буркнул я. — Я это понял, когда из Эи вынули душу. Роботы!
— Не смей их так называть! — Снежка дернулась, как от удара. — Не смей! Ты их совсем не знаешь, они всякие — и люди. Иначе как бы мы сами возникли?
— Согласен, согласен! — Я поднял руки. — Эя славная девочка, разумеется, не одна она такая. Конечно, они не хуже нас, просто другие.
— Другие? — Снежка медленно покачала головой. — Тебе известно, что Эя талантливая художница?
— Эя?
— Да, Эя. Ее резные, из камня и кости, фигурки могли бы украсить музей. Мы оба бездари перед ней.
— Вот не подозревал…
— Мог бы ее расспросить.
— Знаешь, как-то в голову, не пришло… Не о том была забота.
— Понимаю. Мы знаем только то, что хотим знать…
— «День ежа», — вырвалось у меня. — Как это верно!
— Что?
— Не важно. Было и прошло. Есть ты!
В безотчетном порыве я прижал к себе Снежку. Она, не дыша, замерла в объятиях, ее исстрадавшееся тело вздрагивало. Баюкающим движением я согревал ее. Она затихла. Мы долго сидели так, в чужом времени, которое было и нашим тоже. Ручей бормотал свое, детское, меловой свет луны подкрадывался к нашим лицам. Снежка так тесно прижалась, что стук ее сердца толчком отдавался во мне, словно уже и кровь стала общей. Время застыло, как все вокруг. Мог ли я упрекнуть себя за это промедление? Нам ничто не грозило, пока мы сидели так, но стоило запустить хроноскаф… Лед под нами был еще так хрупок! Я сам должен был сделать первый шаг, который мог оказаться последним. Какие еще беды подстерегали нас впереди? Выбора не было, но эту острую минуту счастья можно было продлить, и я ее длил, благо это было возможно, ведь переход сквозь время мог потребовать всех наших сил, значит, все, что способствовало их прибавлению, не требовало оправдания перед совестью.
До чего же все глупо! Мы нашли друг друга и наконец-то были счастливы. Это ли не высшая цель всех человеческих усилий? А во мне, когда я обнимал Снежку, словно пощелкивал незримый компьютер, который оценивал и калькулировал нашу готовность к работе, считал, какая минута счастья оправдана, а какая похищена у долга…
— Все. — И я нехотя разжал объятия. — Час времени здесь равен часу времени там. Ты готова?
— Да. — Она медленно приподнялась. — Я даже кое-что надумала. Эя спит, это к лучшему, так она легче поддастся внушению. Кажется, я знаю, что надо внушать, твое дело усилить ритм.
— Выдержишь?
— Я мягко. Надеюсь, во мне есть что-нибудь от ведьмы. Это даже хорошо, что я не совсем в форме, нет риска повредить ее психику. В любом случае хуже не будет.
— И все для того, чтобы Эя смогла попрощаться… — Я покачал головой.
— Не только. Ты можешь представить, как переход во времени подействует на обездушенную психику?
— Понятия не имею.
— Вот! Кстати, робот отличается от человека еще и тем, что никогда не испытывает сантименты.
Я задумался. Неужели я действительно видел в Эе только средство, орудие, инструмент? Нет же, конечно, нет. Просто она осталась для меня чужой, в этом все дело.
Луна переместилась, пока мы отдыхали, разговаривали и собирали остатки ужина. Журчащий перекат открылся в темноте, лунный свет плескался теперь у камней берега, озарял хроноскаф, изломами теней удлинял каждое наше движение. Словно чей-то внимательный глаз следил с небес за нами, такого ощущения я не испытывал в своем мире, возможно, потому, что там луна сияла в созвездии космических городов. Теперь мне хотелось как можно быстрей уйти во время и разделаться с неизвестностью. Здесь оставалось одно, последнее дело — Эя. Для удобства подхода и внушения, которое требовало слаженного усилия нас двоих, я осторожно открыл машину с той стороны, где, привалившись к борту, спала Эя. Лишенное опоры тело подалось набок, голова мотнулась с колен и поникла в колыхнувшейся гриве волос.
— Не разбудил? — залезая с другой стороны в кабину, шепотом спросила Снежка. — Спит?
«Как убитая», — чуть не ответил я, но слова так и застряли в горле. Что-то не то было в движении девушки, каким она покачнулась. Не веря себе, я подхватил упавшую руку Эи: ее пронзительный холод ожег сознание. Как же так, мы же чувствовали ее тепло, когда летели, а кабину я оставил закрытой… Вздрогнув, я повернул лицо девушки к свету: на меня выкатился остекленелый зрачок. Нет, нет, этого не может быть,
