мне бежали матросы. Но, прежде чем те и другие столкнулись, раздался визг. Это несколько негров во главе с зулусом набросились на белых господ. Мы с трудом удержали негров. Им пришлось бы плохо, если бы белые пустили в ход револьверы.
Отвратительно ругаясь, ястребом налетел на негров надсмотрщик, но тут же поперхнулся: наш Питер кулаком заткнул ему рот. Дело не обошлось без скандала, вызова к штурману и выговоров…
– Твое счастье, что тебя некем здесь заменить, но в Англии тебе об этом напомнят, – повторил за обедом Франсуа.
– Плевать! – сказал я.
– Плевать! – повторил Питер.
В селениях, окруженных чащей лесов, туземцы встречают нас добродушной улыбкой.
– Няма! Няма! (Кушать! Кушать!), – умоляюще просят их дети.
Безмолвно, затаив злобу, влачат свое существование негры, и только в песне изливают они свое горе, боль и тоску. Поют они страстно, горячо, надрывно и долго, запрокинув голову, закрыв глаза, обливаясь потом… И никакие пинки, проклятья, удары, никакая сила не может прервать песню. Не эту ли песнь, «песнь отчаяния», пели их предки когда в трюме, душном и темном, как rpoб, закованных в цепи везли их на американский рынок?
С тяжелым чувством смотрю я на удаляющийся берег и горы Африки – интересной и жуткой страны. Вот скрылись горы – и снова открытый океан. Штиль… Палящий, ослепительно сверкающий диск солнца на яркосинем небе. Океан широк, как небо… Неизмеримая сила таится в его величавом спокойствии, в его чуть вздымающейся необъятной груди… Но что за тревога на палубе? Что за шум! Тревожные голоса. Бегает штурман, матросы. Ищут, рыщут. Зовущие голоса: «Боцман! Боцман!..» Доносится ругань с мостика. Bсе ясно. Боцмана нет. Боцман остался на берегу. На малом ходу он незаметно спрыгнул на баржу. Из груди моей непроизвольно вырвался глубокий вздох облегчения. Я рад, что победа моя обошлась без крови. Я знаю: впереди меня ждет коварное возмездие капитана, но это не омрачает радости победы. Смело и бодро смотрю я вперед, в ясную даль океана…
Примечания
1
Коман – давай.
